ПОРАЗИТЕЛЬНО ЧЕСТНЫЙ ДАЛЬ

22 ноября по новому стилю – день рождения удивительнейшего иностранца, так много сделавшего для России и, особенно, для русского языка. Но сейчас хотелось бы сказать совсем немного из тех сотен тысяч слов из заветного четырехтомника не совсем на далевскую тему.

Хотелось бы сказать о далевской честности.

Пожалуй, нет смысла распространяться о том, что именно Владимир Даль сохранил для нас огромную часть русского языка. Словарный запас современного, вполне образованного россиянина – 10-30 тыс. единиц, в словаре Ожегова – 70 тыс., академическом современном – около 130 тыс. В четырех заветных далевских томах – 200 тыс., причем и наречные, диалектные слова, всю эту невероятную пестроту диалектов, за которыми сейчас приходится гоняться с санками и диктофонами. Это бы все кануло в Лету, если бы не Даль – человек-«оркестр», в жилах которого не было ни капли русской крови, если только кровь делится не только по группам, но и по национальностям.  

Блестящий военный, блестящий хирург, музыкант, писатель, поэт, поразительный этнограф – и Честный Даль.

И тогда, и сейчас казаться честным было просто, а вот быть таковым на самом деле, и чтобы это отмечали и чтобы с этим были согласны другие, - вот это задача задач.

И по тем временам, и сейчас звучит нонсенсом - в России кого-то называют честным, к тому же – иностранца.

Особенно если припомнить, что в русском языке тогдашнего времени честным был не тот, кто ни разу не попался за карманными кражами и всегда возвращал бабушкам оброненные кошельки.  

Давайте вспомним, как некогда называлось самое дорогое для девушки (правильное слово - «честь»). Или в стихотворении «На смерть поэта»: поэт – «невольник чести», человек, вступившийся за честь своей супруги. Теперь еще выше – величание Богородицы: «Честнейшая Херувим…»

И все это слово «честь» и однокоренные с ним. Так что если человека на Руси величали честным, то это значило очень много. Тем более что тогда среди иностранцев, прибывших в России в поисках наживы, это была большая редкость (вспомним недобрым словом Дантеса).

Даль – иное дело. Он не мимикрировал, не притворялся, не делал лишь того, что сам хотел.

Видимо, такой уж был это странный человек, что не выносил ни малейшей лжи.

Вот, обучаясь в Санкт-Петербургском морском кадетском корпусе, Честный Даль отсидел на гауптвахте, причем за эпиграмму… на даму! Более того, супругу командующего флотом. И ради чего? Видите ли, дама, будучи еврейкой, выдавала себя за польку – ну, и ладно, сплошь и рядом такое лукавство. Но любое лукавство – от отца лжи, а Даль был Честным малым. За что и пострадал.

Примечательно, что сам он ни разу не называл себя русским, написав при этом:

«На каком языке ты говоришь, той нации ты и есть. Я говорю по-русски».  

Проходя мимо могилы Даля на Ваганьковском, трудно представить, что всю свою жизнь он прожил в лютеранстве, и лишь после первого инсульта, перед самым лицом смерти, уже в 72 года, осознал и принял православие, и после второго удара ушел он из жизни православным христианином. А ведь мог совершенно спокойно принять православие, чтобы занимать высокие государственные посты (с его-то талантами!) и жить безбедно, принося раз в год на службу справочку, купленную за трешку у приходского священника. Ведь графы «национальность» не было, было лишь вероисповедание.

Отслужив в гардемаринах до двадцати пяти и выйдя в отставку, Честный Даль становится врачом, не потому, что ему этого очень хочется, а потому что стране нужны врачи (точь-в-точь как в дальнейшем поступит талантливейший художник с физическим отвращением к естественным наукам – Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, будущий святитель Лука), и далее, под началом своего однокашника, Пирогова, «оперировал, оперировал день и ночь, удалял, ампутировал…». Интересная деталь: Даль одинаково хорошо владел обоими руками и был незаменим при операциях, где требовался левый хват.

Честный Даль подставился под удар Чернышевского и Добролюбова, посмев высказаться против бездумного обучения грамоте: «без всякого умственного и нравственного образования … почти всегда доходит до худа». Но, положа руку на сердце, теперь, сто лет после Октября, все-таки следует признать, какая это страшная вещь – читать все, что ни попадя, и, главное, верить всему этому. Так что дальнейший ход истории подтверждает, что Честный Даль был абсолютно прав.

Пожалуй, погрешил против истины Даль в 1831 году, на войне с поляками. Отряд, в котором он служил врачом, оказался прижатым к Висле, и 12-тысячная польская армия уже была готова раздавить небольшой отряд, когда Владимир Иванович, вспомнив инженерные навыки, наработанные в морском корпусе, сумел организовать постройку моста из подручных материалов - бочек, плотов, лодок, - и эвакуировать не только людей, но и лошадей, и даже пушки. Переправа завершилась, когда к мосту подошли польские войска.

И Честный Даль бестрепетно пошел к ним навстречу, объясняя, что он врач, а на том берегу, мол, находятся раненые, которых он не успел перевезти на другой берег...

Так, беседуя о великодушии и гуманизме, дошли до середины моста, где находился заранее припасенный топор, а канаты были специально увязаны так, чтобы их можно было перерубить одним махом.

Взмах топора, вопли, ржание – переправа распадается на куски, унося вниз по Висле всех, кто на ней был, а Даль, под градом свинца и проклятий доплыл до своего берега.

И у смертного одра своего друга, Александра Сергеевича Пушкина, Честный Даль был не до конца честен, ответив на прямой вопрос:

«Скажи мне правду, скоро ли я умру?» профессионально верно:

«Мы за тебя надеемся, право, надеемся, не отчаивайся и ты».

Иной раз взглянешь на изумрудные тома на полке – и вспоминается изумрудный перстень, предсмертный подарок Пушкина Далю, и то, что писал по этому поводу Владимир Иванович Одоевскому:

«Как гляну на этот перстень, хочется приняться за что-либо порядочное».

Как будто всю жизнь прожигал в праздности и лени! Поистине признак по-настоящему святого человека – видеть свои грехи, как песок морской, даже если абсолютно все считают тебя честным и, по сути, ты таковым и являешься.

Какой пример всем нам, несчастным и изнемогающим под гнетом обстоятельств, цейтнотов, необходимости лгать себе и окружающим. Пожалуй, что ко всем несомненным талантам Владимира Даля следует добавить несомненный и надвременной - педагогический.