Поплыла Поплавская

Критика Поплавской, поставившей фильм (1990) по повести Лескова (1872-1873) «Очарованный странник», по-моему, пройдёт легче, чем критика самого Лескова. Повесть Лескова я несколько раз начинал, и каждый раз не дочитывал. От скуки. Кино – иное дело. Оно как-то короче. И это – при всех страстях-мордастях, которые  в повести наличествуют. И такое интересно объяснить.

Я экстремист и считаю, что искусством (о неприкладном я веду речь) является только то, что в некоторой мере и зарождается в подсознании автора, и воздействует на подсознание восприемника.

Вот «Левша» потому искусство, что сделан сказкой. А «Очарованного странника» Лесков всего лишь сказом написал, именно – от имени человека, не владеющего литературной речью:

«Я, что вы насчет того света для самоубийцЕВ говорите…».

«А вот кто-С».

«…прегорЧАЮЩий пьяница».

Это в первых же четырёх предложениях его речи.

У Поплавской не так. Вот, скажем, первые предложения этого же героя:

«Ежели насчёт праведности… я большой грешник. И только для очищения души, для своего покаяния, могу рассказать. Я ведь много что происходил [это не слово невежи, а слово свободно чувствующего себя человека, разрешающего себе усилить известное слово «поисходил» - в смысле: прошёл огонь и воду]. Мне довелось быть и под конями, и на конях».

Сказ мыслим и в кино, но не словесный. Например, у Лескова: «дышловики были сильные и опористые: могли так спускать, что просто хвостом на землю садились», - слово "дышловики" только кучер и может сказать. А у Поплавской – целая серия кадров, как конские копыта скользят на круче и хвост на дороге.

Это тоже только кучер видит, как бы с его точки зрения подано. Но зритель не замечает. Сказ не выпячивается.

Сказ, эта неестественность, Лескову был зачем надобен? – Чтоб не от своего имени выдавать сомнительную мысль, дескать, Россия (народ её, именно народ, не господа, и русские, а не инородцы) – Россия сильна духом, а не материально. Крымская война показала, что это не так. Что она по материальным причинам настолько слаба, что никакой дух не помогает. А на носу в 1872-73 годах была очередная война. Лесков делал хорошую мину при плохой игре. Но гибели страны, превращения её в полуколонию Запада, он не предчувствовал, как через 8 лет, при сочинении «Левши». Поэтому там, через 8 лет, от огромного смутного предчувствия беды он аж до жанра сказки докатился. Подсознание сработало. (И я ту вещь за то считаю художественной.) А теперь, перед победной, как впоследствии оказалось, войны с Турцией, Лесков всего лишь хорохорился: русско-народное-де – лучше всех.

Нет, чтоб это так представить, Лесков не взял в герои праведника. Наоборот. Он взял большого грешника. Тот, Иван (ограничимся материалом фильма), и монаха кнутом убил (тот заснул и мешал проехать по дороге), и коней у господ украл (а как было, казалось ему, иначе отделаться от тягостной службы, как не податься к ворам), и татарина убил на соревновании (не знал же, что тот не выдержит и умрёт), и многожёнцем был (так у татар же живя, там принято так), и деньги не свои, 5000 рублей, швырнул цыганам (чего не сделаешь, когда сердце полюбило цыганскую дочь), и убил эту цыганку (так по её ж просьбе: не могла она снести измены барина, которого полюбила вместо более достойного, Ивана, - сердцу не прикажешь; Иван это понимает, а перенести, что она пойдёт по рукам – так она угрожает Ивану, если он её не убьёт – он, её любящий, не может; и – убивает её)… Ого, какой грешник!

Только вот все эти грехи так подстроены, что человека жаль, а не осуждаешь. То есть – тенденциозная вещь. Потому и скучно читать.

А что – интересно? – Когда дразнят и – смутно понятно, что автор хотел этим сказать. Нет, сказочная невероятица в «Левше», вот, понятна, зачем. – Для восхищения талантом русского народа (народа, опять же, не господ). Но всё-таки на грани фола она. Аж Англию по технике переплюнула-де Россия. Когда в 1881 году (год создания «Левши»)  дело было ровно наоборот. Не насмешка – такая выдумка? Мыслимо ж, что кто-то и так подумает. То есть, смутная непонятность присутствует. И – не скучно.

А в «Очарованном страннике»… ну такие все, кроме русского народа (русский вор – это ж не народ), - ну такие все подлецы! Сколько этот вор денег дал Ивану? Как выразили свою любовь к Ивану татары? – Испортили ступни, чтоб не убежал от них, если заскучает по родине. Барин, любимый Груши, цыганки, подлец какой? По отношению и к Груше, и к первой жене… Цыгане, продавшие Грушу барину?.. – Век хапуг. Век капитализма.

А Иван – не хапуга.

Есть великолепное высказывание Феофана Затворника: «Дело не главное в жизни, главное — настроение сердца». – Самую суть русской ментальности выразил. И, если задуматься, выразил в страшной – за неопределённость – формуле, никак не привязанной к нравственности. Вседозволенность какая-то, получается. И… родственная, что ли, капиталисту же?.. Готовому за 300% прибыли на любое преступление…

Вседозволенность – черта` и ницшеанства. А то (не недоницшеанство) тоже враг капитализму, потому что оно – враг всему Этому миру, ради Иного мира, но не ради христианского того света.

Так Лесков, давая своему Ивану вседозволенность, незаметно лишил её вненравственности, свойственной ницшеанскому «над Добром и Злом». Настроение сердца Ивана как-то подстроенно вообще миновало этого чистого «над».

Например, первое убийство. У Лескова случайность его выпячена:

«Я вижу, что уже он не свернет, взял в сторону, да, поравнявшись с ним, стоя на стременах, впервые тогда заскрипел зубами да как полену его во всю мочь вдоль спины кнутом. Его лошади как подхватят с возом под гору, а он сразу как взметнется, старенький этакой, вот в таком, как я ноне, в послушничьем колпачке, и лицо какое-то такое жалкое, как у старой бабы, да весь перепуганный, и слезы текут, и ну виться на сене, словно пескарь на сковороде, да вдруг не разобрал, верно, спросонья, где край, да кувырк с воза под колесо и в пыли-то и пополз... в вожжи ногами замотался... Мне, и отцу моему, да и самому графу сначала это смешно показалось, как он кувыркнулся…».

У Лескова прямо стоп-кадры выражения лица старика.

У Поплавской их нет. Наоборот. Молодой Иван за несколько секунд до этого стеганул ещё и двух встречных крестьян почём зря. Морда – дурная.

Страсть к крайностям… Даром, что кому-то она иной раз боком выходит. Так то – по молодости. И – сдобрено наказанием (и чуть не убился через минуту парень, и совесть грызёт). – Так что и Поплавская вернулась к лесковскому оправданию героя во зле.

А это ведь слабодушие.

Из-за него и СССР развалился – из-за несостоятельности гуманитариев.

Поплавская, конечно, предвидя этот крах, ухватилась за повесть Лескова: нашу вседозволенность хотела противопоставить не нашей.

Или наоборот? Предвидела пагубность русской страстности? Заносит, и сами же страдаем потом…

Или предвидела и спасение: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасёшься… И чего тогда в последнем итоге печалиться? – Нечего.

Так вот хорошо тому, кто привык к заражающему прикладному искусству, призванному усиливать знаемые переживания, в том числе – патриотизма. Но я сомневаюсь, что в 1990-м году могла это сделать своим заражающим фильмом Поплавская. Да и позже… Вечную жизнь обретают те вещи, которые дразнят, которые дают два "хорошо", и у вас смутно на душе от непонимания, что ж этим хотел сказать автор.

Я обещал вначале объяснить, почему не смог прочесть повесть Лескова… Вот из-за прикладного характера её, заражающего. Всего лишь заражающего и усиливающего знаемое. Потому «всего лишь», что лишь высшее искусство, неприкладное, озаряет. Озаряет из первоначального непонимания. Непонимание же получается от противоречивости «текста», от двух «хорошо». У Лескова же и Поплавской – только одно «хорошо». Тенденциозные вещи. Своих – они устраивают. А остальных?

Вы задумайтесь, читатель, почему Лесков не слывёт великим русским писателем? Почему он меньше Толстого, Достоевского? – Так вот из-за того, что Толстой, например, чтоб сказать «фэ» Западу и наступающему капитализму, индивидуализму, одним словом, сделал воплощение их, Андрея Болконского, таким, что в него влюбляются девочки, читая эпопею. А Лесков сделал Ивана идущим и пришедшим к праведности. Плоско.

Из-за плоскости фильма «Очарованный странник» роль главного его героя и нравится исполнителю этой роли, Александру Михайлову. Он плохой артист. Хороший артист всё делает через наоборот. (Всё то же дразнение. Или притворство.) А Михайлов не может притворяться. Он просто вживается. Аж чуть не умер раз, играя злого Иоанна Грозного. Из-за чего может показаться, что это как раз признак хорошего актёра. – Нет! И как факт, его обожание роли в  фильме Поплавской.

Можно меня, ловца в мутной водице подсознательного, самого поймать, сказав, что это Михайлов сознанием так любит роль очарованного странника. – Я лишь разведу руками. – Я попробовал объяснить, почему Лесков не великий писатель, почему мне не удалось прочесть его повесть, почему я, хоть и впечатлён муками Ивана в кино, всё же не потрясён фильмом.

22 января 2016 г.