СЕРГЕЙ, КРЕСТЬЯНСКИЙ СЫН, ИЛИ ПРОСТ, КАК ОДИН-ДВА-ТРИ

Сегодня – 123 года со дня рождения Сергея Есенина. В президентской библиотеке к этому дню «открылась» интереснейшая подборка воспоминаний о нем. Невероятное, даже острое удовольствие листать эти «страницы», особенно если ловишь себя на мысли, что Есенин в последнее время стал восприниматься как-то не очень остро. Так, белая береза и классические, заштампованные кудри.

Книги, и фото, и оцифровка газетных вырезок, и даже открытки. Но самое интересное – это воспоминания близких к нему людей. Есенин у каждого свой – даже те, кто общался с ним глаза в глаза, видели его разным: капризным королевичем, хитроумным мужиком, озорным мальчишкой. И каждый считал, что именно он видит «настоящего» Есенина.

Один из хрестоматийных образов: крестьянский самородок в косоворотке, мнущийся в шикарных гостиных, то ли голодающий по дороге на заработки в Ригу, то ли приехавший «поклониться» Блоку и заодно себя показать. И как переживал Есенин за своего друга Анатолия Мариенгофа, поучая:  

«Трудно тебе будет, Толя, в лаковых ботиночках и с проборчиком, волосок к волоску. Как можно без поэтической рассеянности? Разве витают под облаками в брючках из-под утюга!»

Есенин творил свою жизнь каждый раз по-разному, сам себя каждый раз сочинял заново – и как талантливо! Казалось бы, Горький – уж казалось бы, людовед и душелюб, - и тот узрел перед собой лишь нечто неяркое, «скромного, несколько растерявшегося мальчика», который впоследствии (внутренне забавляясь, надо полагать), рассказывал своему приятелю Мариенгофу:

«Сам же я — скромного, можно сказать, скромнее. От каждой похвалы краснею, как девушка, и в глаза никому от робости не гляжу. Потеха!»

Все детальки продуманы до последней черточки, вплоть до стихов, увязанных в узелок из деревенского платка – факт, неимоверно умиливший питерского поэта Сергея Городецкого, немедленно принявшего в «рязанском самородке» самое живейшее участие.

Не простой это был самородок, а неимоверно талантливый, по-мужицки хитрый, самолюбивый, добивающийся своего:    

«Пусть, думаю, каждый считает: я его в русскую литературу ввёл. Городецкий ввёл? Ввёл. Клюев ввёл? Ввёл. Сологуб с Чеботаревской ввели? Ввели. Одним словом, и Мережковский с Гиппиус, и Блок, и Рюрик Ивнев… к нему я, правда, первому из поэтов подошёл – скосил он на меня, помню, лорнет, и не успел я ещё стишка в двенадцать строчек прочесть, а уж он тоненьким голосочком: „Ах, как замечательно! Ах, как гениально! Ах…“ – и, ухватив меня под ручку, поволок от знаменитости к знаменитости».  

Впрочем, первым, к кому обратился в Питере Есенин, был Блок. Тоже по-своему интересная история. В пересказе Всеволода Рождественского («Страницы жизни. Воспоминания», 1962) это выглядит как некое паломничество 19-летнего Есенина к гению-покровителю юных самородков. Но вот из блоковских архивов вырисовывается совершенно иная картина. То ли не хотел лицемерить Есенин (когда хотел, он был чистосердечен), то ли просто из уважения, но на это раз дело он вел прямо, без обиняков, что следует из текста записки, адресованной Блоку:

«Александр Александрович! Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное. Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в 4. С почтением С. Есенин»

и из заметки самого Александра Александровича:

«Крестьянин Рязанской губ. 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные. Язык».

И не понадобились элементы крестьянского имиджа, косоворотки и остроносые сапожки. Все. Поэты друг друга увидели и узнали (прямо как в Царстве Божием, где все узнают друг друга, даже не будучи знакомыми в земной жизни).

Но вот, после «вхождения в литературу» появляется совсем другой Есенин - не самородок, не юное дарование, но «в России лучший поэт». И уж тем более не банальный хулиган, кропающий гениальные стихи пьяном угаре (не писал Есенин стихов в нетрезвом виде).  

Он Поэт. Он знал об этом, был горд, самолюбив и без тени сомнения требовал к себе соответствующего отношения. Московская соседка Есенина, корреспондент «Правды» Софья Виноградская, вспоминала, как он со «злой, нехорошей насмешкой говорил: „Это я – Есенин! Знаете, есть такой поэт, пишет неплохие стихи“».

Да, он был чуток к людскому мнению о себе: архивы сохранили две тетради с собранными вырезками, а самые лестные и самые нелестные отзывы Есенин помнил наизусть. Он сам признавался, что «за мировой славой в Санкт-Петербург приехал, за бронзовым монументом» (А. Мариенгоф, «Роман без вранья», 1927).

Но нет жизни вдали от своей земли, которую Есенин любил, от которой до конца никогда не отрывался («Мужика в себе он любил и нёс гордо», –  А. Мариенгоф) – но, все-таки будучи оторванным, терзался страшным одиночеством. И в воспоминаниях предстает несчастный, глубоко больной человек, блуждающий по пустым коридорам «Англетера», стучащий во все двери, умоляя впустить его…

Есенин у каждого свой, но в любом случае сегодня – есть повод вспомнить, достать и перечитать. И задуматься – в самом ли деле я такой, или просто сам себе кажусь? И если последнее верно, то ради чего я это делаю и чем все это кончится?