ПРИЗРАК ТОМСКОГО КЛАДБИЩА

Томский старец Фёдор Кузьмич – это, согласно одной из легенд, император Александр I Благословенный, который, изобразивши свою кончину, бежал из-под тяжкого бремени венца, долгое время скитался, был выслан за бродяжничество в Сибирь, осел в Томске, у купца Семена Хромова, прославился многочисленными подвигами и мирно скончался в 1864 году.

Тот факт, что прозорливый старец Фёдор Кузьмич и есть император Александр, в Томске как считался, так и считается неоспоримым. В кoнце XIX – начале ХХ в. это, в общем-то, народное сказание, циркулировало в печати, прежде всего периодической, и, если в многочисленных публикациях и не ставилось твердого знака равенства между царем и старцем, то исключительно потому, что это считалось и так доказанным, по умолчанию.

Даже солидные исследователи, не верившие в это тождество (такие, например, как В. А. Адрианов, этнограф, археолог  и публицист, а также вел. князь Николай Михайлович, который проводил по этому вопросу собственное расследование) вынуждены были признать, что старец Федор Кузьмич поселился в сердцах томичей всерьез и надолго. Исторический ландшафт города обогатили келья в хромовской усадьбе, могила на кладбище Алексеевского монастыря (находившаяся, к слову, в окружении последних пристанищ настоятелей обители, епископов, дворян и иных значительных персон).  

Безусловно, возможное тождество старца и императора сильно повышает статус города (пусть и губернского, но безнадежно провинциального), а также и то, что именно томичь Хромов сумел распознать в старце императора.

Кроме того, образ самого Александра Первого, объекта общенациональной гордости и символа имперской славы, был все-таки запятнан причастностью к отцеубийству, а образ Фёдора Кузьмича, своим отказом от земного царства и бегством от славы к простой жизни, полной лишений, не только освящал его самого, но и тех, кто был рядом. Современники старца чувствовали себя сопричастными к вершинам духа и великой тайне.

Примечательно, что после того, как на рубеже веков Томск стал университетским городом, что в нем работали многочисленные ученые, никто их них не посягал на народную легенду об «отце Фёдоре». И имперской власти коллективное воспоминание о нем было крайне выгодно, особенно в трудных политических условиях начала ХХ века. Что до церкви, то ей одного Фёдора Кузьмича было достаточно, и не было нужды в том, чтобы признать за ним тождество с императором.

Примечательно, что и по после Октября 1917-го, когда легенды падали одна за другой стремительным домкратом, никто и не подумал о том, чтобы прикоснуться к истории о старце. Более того, на базе Томского краевого музея был создан уникальный отдел «По старому городу», в котором много внимания уделялось «томскому ампиру», ассоциирующемуся с Александром и Фёдором Кузьмичом, и даже среди интеллигенции сохранялось поэтичное восприятие как могилы старца, так и его образа.

Правда, нигилистские СМИ уже замахивались на самое святое. Так, в 1924-м в томском «Красном знамени» появился стих «Гуляющий мертвец», в котором местный Иванушка Бездомный остро высмеивал некое привидение, гуляющее по кладбищу при бывшем монастыре, равно как и интеллигенцию «с высшим образованием» (?!!), которая ходит дивиться на него. Делался немудреный вывод о том, что это какой-то хулиган с длинной палкой и белой тряпкой. Еще одно описание проскользнуло в «Советской Сибири»: в статье «Гастролирующий мертвец» говорилось о том, что этот самый призрак стал «своеобразной злобой дня», и даже давал точное описание: старец в белом одеянии со свечой. Автор пытался пристыдить паломников, которые толпами стекаются на кладбище и сетовал на то, что их никак нельзя «поймать». Причем тему призрака «Совсибирь» поднимала дважды менее чем за месяц, поскольку история имела продолжение: некие представители победившего класса (милиционер и комсомолец), пытавшиеся посягнуть на призрака (первый стрелял, второй пытался «взять в обхват») сильно поплатились за это (первый помер, второй как пал ниц, так «и сейчас оторвать его от земли не могут»).

Истории, донесенные молвой, куда талантливее, нежели их «разгадки», предложенные «Совсибирью» (банальная поповская мистификация, человек в простынях, носившийся по кладбищу на ходулях – стоило для этого тратить бумагу и типографские краски?).

Грубый смех и плоские шуточки в адрес тех, кто верит в старца не особо действовали на томичей и уже никак не могли уничтожить слухи.

Тем более что для того, чтобы поразить слух – эту полноценную, мощнейшую форму массовой коммуникации и вовлечения, - требовалось нечто большее, чем неталантливые пасквили, пусть и дважды за месяц.

Вполне возможно, что «старца» и в самом деле изображало местное хулиганье, но это не объясняет главного: почему грубая выходка на грани вандализма стала такой актуальной? Почему народная молва подняла Фёдора Кузьмича из гроба?

Напрашиваются два варианта. Во-первых, с давних времен предки вообще – это защитники и покровители, молитвенники за ныне живущих. Во-вторых, мертвецы начинают вставать из гробов тогда, когда живые начинают помирать их память, проявляя неуважение, совершая святотатство – в таком случае когда, как не в 1920-х вставать призраку?

И еще один момент. Несмотря на бездарность газетных «перлов», нельзя не обратить внимания на то, что сформированный ими образ - оживший покойник, в полночь на кладбище, белый саван, свеча и кара живым, посягнувшим на него, - полностью в духе русской литературы. Оживший Медный всадник, гоголевские панночка и утопленница, равно и Акакий Акакиевич – этот последний, кстати, очень показателен в том смысле, что мстит за обиженного «маленького человека». Кроме того, многие «зомби» русской литературы – кающиеся грешники, что тоже наводит на мысли о царе Александре, запятнанном причастностью к убийству отца.

В общем, газетчики, сами того не сознавая, сформировали образ, близкий как простым, малограмотным обывателям, так и начитанной интеллигенцией, знакомой как с русской классикой, так и с готической западноевропейской литературой. Правда, несколько испоганив все это своими неталантливыми версиями, но тут уж ничего не поделаешь.

Да и слабоваты совжуры были против памяти Фёдора Кузьмича, память о котором до революции питалась личными воспоминаниями, после – тоской по справедливости и культурными традициями, тягой к романтике и мистицизму, к некоей сверхъестественной силе, наводящей порядок и справедливость (натяжка? А «Мастер и Маргарита»?).

И даже когда потерявшая терпение власть расписалась в собственном поражении, превратив могилу старца в помои, коллективная память томичей о старце продолжала жить. Для уничтожения памяти потребовалось уничтожать ее носителей, что до конца не удавалось ни одной власти.

А прославление святого старца, небесного покровителя Томска, состоялось в 1984 году, в 1990-х обретены его мощи - там, где они и должны были быть, – на месте часовни, возведенной в его память (и на месте отхожего места). С 2001 года на этом месте снова стоит часовня, а место злобного плачущего призрака, жаждущего реванша, занимает теперь советская власть и тоскующие по ней.