Не будет конца у такой удивительной сказки

 

А я выхожу загоревшей из снега и холода

 

И пахнущей мёдом – из кислого хмеля и солода.

Я кутаюсь там, где другие хотят обнажаться.

На рать выхожу безоружной с врагами сражаться,

Надевши и латы, и бронежилет наизнанку.

Ключи подбираю из стали к воздушному замку,

Но в зАмке замОк отпираю без всяких отмычек,

А в нём пир горою в кругу не-господ горемычных.

Пью ром и вино я, как будто чудесное снадобье,

Бокал за бокалом. А может, всё это не надобно.

Мне мнится: ром слаще вина, что дано Араратом.

Родится порой виноградарь, но станет пиратом.

Как солнце в окно, ром вливается алчущим в глотку.

Спустившись на берег, найду, отшвартую я лодку.

Волна присмирела и штиль поселился на море.

На острове храм – маяком. Он веками намолен,

Как я, ходоками, друзей, их покинувших, ждущими,

Их ловят, как джинна в бутылке, с их грешными душами,

Испивших воды первобытную, слёзную, соль.

Ты лишняя здесь. Уходи, ты уже не Ассоль.

Ты слишком мудра своей памятью взрослой и злой.

О чём ты расскажешь, потупившись на аналой

И спрятав глаза или смело воззрившись на крест?

Штиль тоже не вечен. И скоро подует норд-вест.

Но парус белеет, как ты, одинокий. Не алый.

Ты точно всю правду тогда перед Богом сказала?

Свой срок укорачивать хочешь и рвёшься к пучине,

Но душу пиратскую ромом лечи, не лечи – не

Видать, как сокровища в водной прозрачной низине,

Такой опьяняющей душу твою амнезии.

Ты знаешь, что ты – это я, но совсем понарошку?

Пройди проторённую мною когда-то дорожку

И в зАмок ворвись, где мечтами замОк отпирали,

Где царствует жизнь, где чуму победили пирами.

Где, может, и нечто страшнее уже победили.

Без лодки плыви и найди потонувшие в иле

Сокровища. Тайны. Водицы напившись солёной,

Не станешь копытной. Ты станешь сестрицей Алёной.

А, впрочем, пока – йо-хо-хо – закрывай-ка ты глазки.

Не будет конца у такой удивительной сказки.

__________________

 

Берёзовый сок

 

Раскинул ветви среднерусский лес,

Готов любого путника обнять он.

Какой бы зверь в чащобу ни залез,

Тут каждый закуток ему понятен.

Живые существа – все дома здесь:

Клыкастый, и рогатый, и пернатый.

Простор древесный, что сияет весь, –

Для них родные, тёплые пенаты.

Людей он тоже привечать готов,

И те с собою смело набирают:

Гитару, снедь, детишек и котов,

Они в лесу резвятся и играют.

С утра сюда семейство забрело

Пикник устроить с водкой, с шашлыками,

Поймали взглядом пёстрое крыло,

Хоть хорошо, не встретились с клыками.

Сказала дочь: «Ой, папочка, смотри,

Берёзка белоствольная какая!

Пышней обычной крона раза в три,

Сочней листы, и рост – не видно края».

А сын прибавил – знатный эрудит,

На коврике походном чуть поёрзав

И бабочку смахнув рукой с груди:

«Ты знаешь, как полезен сок берёзы!

Во многом превосходит мумиё,

Гипертонию лечит и простуду,

Сосуды укрепляет. Ё-моё!

Наполни банку, папа, ведь не трудно!»

Кивнул отец семейства, отхлебнул

Напиток «под шашлык», что крепко-горек,

Порылся в рюкзаке под птичий гул,

На дне походный отыскал топорик.

И рубанул, да так, что задрожал

Весь лес от дровосекского запала.

Когда «добытчик» свой кулак разжал,

На землю ветка крупная упала.

И как бы ни был шпиль её высок,

Внутри была берёза нежной, хрупкой.

Полился из неё обильно сок –

Кровоточила в деревце зарубка.

Набрали вдоволь чудо-эликсир,

Который черпать – целая наука.

Здоровья он прибавит им и сил,

Отступит с ним болезненная мука.

А что с берёзой станет – разве есть

Какая-либо разница для хищных

Зверей-людей, которым лишь бы съесть,

Забрать, урвать: ресурса, блага, пищи?

Хоть и родная, русская земля,

Не Бангладеш, Марокко или Чили,

Но и о ней не все сердца болят.

Ей, рану нанеся, не залечили.

И ствол берёзы навсегда засох,

Не даст он сока до скончанья века.

Ведь он, хотя и мощен, и высок, –

Не выше эгоизма человека.

_____________

 

Великое число

 

Клеймят число тринадцать несчастливым,

Поверье с древних слышится родов.

Но было их тринадцать – исполинов,

Сражавшихся геройски городов.

 

Точней – двенадцать, вместе с ними – крепость,

Что самой первой приняла удар.

Холодным мрачным летом войско грелось

О разожжённый в крепости пожар.

 

Когда сгустились тучи в небе Бреста

И звёзды славы были далеки,

У многих в это время было детство,

Пришлось в игрушки выбрать им штыки.

 

Жужжал, кружа, растягивал недели

Над белорусским фронтом штурмовик.

И смелость при защите цитадели

Взыграла в братской доблестной крови.

 

Славяне-братья, очень-очень близко

К столице артиллерия идёт!

И вот уже звучит из сердца Минска

Вторым аккордом братский пулемёт.

 

Идя на фронт иль партизаня лесом,

В тылу не отсиделось ни души.

Неужто и над солнечной Одессой

Удастся небо бомбой потушить?

 

Скрипели сапоги, вминая в землю

Тела бойцов, навеки молодых.

Глумился враг, тогда ещё не внемля,

Какой ответ получит он под дых.

 

По осени покинув город Киев,

Солдат советский… русский ставил счёт.

Бывали времена и не такие…

И Днепр ещё обратно потечёт.

 

Движенье вверх вовек не будет просто,

Особенно когда навстречу – враг.

Смоленск – он, план сорвавший Барбаросса,

Весь превратился сам в сплошной овраг.

 

Шумел ли клён, склонял ли ветви тополь,

Под сень свою героев хороня,

Когда всей грудью русский Севастополь

Вставал, как непреклонная броня.

 

Новороссийск своей могучей волей

Почти четыре сотни мрачных дней

Давал отпор врагу. Нет лучше доли,

Чем сделать мир чуть ближе и прочней.

 

Здесь флот держал победные эскадры,

Морпехов дерзновенье крепло здесь,

Приказ: «Вперёд!», и руки вмиг – к кокардам,

Приказ: «Вперёд», в ответ лишь слово: «Есть».

 

Дубравы, испещрённые картечью,

Придёт ещё вам время расцветать! –

Немецкий батальон пока под Керчью,

Но крымская ему не сдастся стать.

 

Весь русский дух, в оружье воплощаясь,

Дотла испепелял полки врага,

Чтоб ввек они на Русь не возвращались,

Чтоб не ступила боле их нога.

 

Советских танков считанные взводы –

Пехота шла незыблемой стеной

В любые снеги, бури, непогоды

И в самый ярый, нестерпимый зной.

 

Уж звон в ушах от танкового гула,

Уж в горле ком, но нет пути назад:

Форпост Москвы там притулился – Тула.

И, истекая кровью, – за приклад.

 

Штандарт воздвигнуть над Кремлём не дали

Кто в крайнем, кто… в последнем всё ж бою.

Не за чины сражались иль медали,

За жизнь – скорей за нашу, чем свою.

 

О, сколько полегло их, братьев, сколько!

Народ у нас и впрямь мастеровой.

Из рытвин, из траншей и из осколков

Победу смастерил нам под Москвой.

 

Но полно! Ещё годы до Парада.

До радостных реляций путь не прост,

Они росли в окопах Сталинграда

И выросли во весь гигантский рост.

 

Нацист измерил силушку «Ивана»,

Полёг под залп «Катюш» мильоном тел

На всех полях Мамаева Кургана,

И это был, солдаты, не предел!

 

Звала вас Мама-Родина к защите,

Катился зов вдоль всех её полей,

И мам других просила: «Не взыщите

За то, что не дождётесь сыновей».

 

И зов её в кольцом железным сжатом

Блокадном Ленинграде слышен был:

Он заряжал обоймы автоматов,

Крепил в сердцах сопротивленья пыл.

 

Из Заполярья мчалась к ним подмога,

Хоть Мурманск сам был страшно истощён.

Врагу туда заказана дорога –

Тем каждый павший навсегда отмщён.

 

Кто шёл на целый полк с одной гранатой,

Кто в перерыв атак письмо писал:

«Не плачьте, дорогие, ведь так надо!»,

И День Победы кто не увидал.

 

И каждый город в этом славном списке

Вобрал своей землёю уймы их:

Таких чужих друг другу, но и близких,

Таких, бесспорно, мёртвых, но – живых.

 

У каждого теперь Звезда на въезде

И у Кремлёвских стен мемориал.

Они, как и в войну, друг с другом вместе

Собой являют русский ареал.

 

Герои, да… Но разве их тринадцать,

Кому дороже жизни долг и честь?

Ошибка тут. И надобно признаться:

Их были сотни, тысячи – не счесть…

 

Здесь справился б и счетовод едва ли,

Ведь каждый хутор, каждое село

Своею кровью землю уливали,

Чтоб следом поколение жило.

 

Воздвигли мы в сердцах своих отдельный

Непризнанным Героям монумент.

Пройдут года, неделя за неделей,

Но не забыть нам славы их момент.

_____________________

 

Вонзился кол осиновый под дых

 

Благому небу. Древо прорастает.

Под вздохом неба грузный снег растает,

Не разбираясь в связях долевых

Со вздорной твердью. Полдень замерцал

И, глядя сверху жёлтым зорким глазом

За бойким, но бескрылым верхолазом,

Дождём ранневесенним забряцал.

Осина островерхая копьём

Под сердце небу истово поколет,

Но сдастся и, оставивши в покое,

В отчаянье поникнет. Мы споём

Разноголосо песенку о лете,

Которое вот-вот в окно впорхнёт,

Лучом разрушив белоснежный гнёт,

И взглядом взгляд в него влюблённый встретит.

Не омрачённый зимними тенями,

Небесный свод осине кол простит,

Собрав все слёзы в трепетной горсти,

Оплачет клён, что машет пятернями

В безволии. Клён совладать не в силах

С могучим ветром. Ветер правит бал:

Кого – низверг, кого – поцеловал, –

Крылатых ставя выше, чем бескрылых.

Росток, ещё едва набравший сока,

Не станет древом. Ветер заклеймит

Его без правосудия Фемид,

Без помощи невидящего ока.

Природа в нас живёт и умирает,

В борьбу вступают разум и порыв.

Пространства-время суету покрыв,

Простившись, снова встретимся с мирами.

Не в дёсны с ним целуясь, а в десницы

Вложив рукопожатие, отдаст

Благому небу лучшее от нас

Вчерашний стих, добредший до страницы.

_________________

 

Воровка

 

Украла с неба солнышка кружок,

Который и теплом, и блеском манит.

Его без страха получить ожог,

Укрыв, сложила бережно в кармане.

И спрятала охапку алых роз,

И зелени пучок, и горсть хвоинок.

Чтоб уберечь от рисков и угроз,

Нашла приют для всяких душ невинных.

И нефти баррель с торфом пополам,

И слиток золотой, и горсть алмазов –

В хранилище теперь такой бедлам,

Не отыскать искомое в нём сразу.

Всю фауну я с жадностью сгребла,

Всю флору от берёз до чистотела,

Природных минеральных ценных благ

Бессчётно прикарманить захотела.

Собрав богатств так много, что не счесть,

Их разложила после по котомкам.

Теперь здесь всё, что людям надо, – есть.

Всё сохраню, чтоб передать потомкам.

_________________

 

В церкви нас принимают всякими,

Кто б ты ни был: богач, босяк или

Нечто среднее – ты здесь мил.

В твоём сердце здесь будет мир.

Благодать источает ладан,

Приобщенье к мощам станет кладом,

Поведёт нас без терний к истине

Светоч таинства евхаристии.

Только часто бегут в храм не к Богу,

А чтоб сделать полегче дорогу,

Чтобы благости приобресть,

Чтоб отвадить проблемы, болесть.

И, ведомы не истинной верой,

Как к последней надежде – не первой,

Обращают свой взгляд к иконе,

Не вникая в посыл исконный.

Кто придёт в храм, когда будет время,

Кто – грехов понимая бремя

И боясь угодить в геенну,

Приближаясь всё больше к тлену,

Мимоходом поставленной свечкой

Проложить путь стремясь к жизни вечной.

Прихожанин такой не захочет

Возводить к лику Господа очи

В настроенье дурном, когда занят,

Когда холодно и так манят

Плед домашний, уютное кресло.

Как бы так, чтоб душа воскресла,

Без малейший твоих усилий?

Только выбор всегда: или – или.

Променять на храм развлеченья

Тяжело, но любое леченье

Выступает для нас испытаньем,

Тело ль, дух пребывает в метаньях.

Но иной, пренебрегши земным,

Невзирая на стужу зимы,

На порывистый шквал, сто ветров,

Сбой на транспорте, толпы в метро,

Уйму дел, неотложных работ,

Анфиладу закрытых ворот,

На особо ленивый настрой

И на прочих «преград» длинный строй,

В дом Господень придёт, приползёт,

Где его очищение ждёт.

Всей душой погрузится в купель...

Для него Бог не средство, а цель.

_____________________

 

Девяностые

 

Говорят, девяностые – годы лихие,

Страшные, ужасные, безумные годы,

Сплошные кризисы, разбои и грабежи.

Тогда челночили, не слагали стихи и

Народ дурили, провозглашая свободу,

Но свобода и демократия – миражи.

 

Говорят, девяностые – дефолт и рынки,

Махинации с Эм-эм-эм-пирамидами,

Рэкетиры, развал страны и войны в Чечне…

А мои девяностые – это пружинка

Радужная, наклейки с разными видами.

России ещё мало лет и чуть больше мне.

 

По аулам в то время стелились погосты,

На землях дальних мечтавших о доме отчем

Они привечали. Здесь каждый хозяин сам.

А моя основная печаль девяностых –

То, что не купили мне тогда тамагочи,

Весь класс их кормил и выгуливал по часам.

 

Танки на Красной Пресне и выстрелов громы,

Там всё бежало, крушилось, падало духом,

Как будто себе изменила сама тектоника.

Но крики расстрелянного Белого дома

Для меня глушили динамики Панасоника

Голосом «Иванушек» с «Тополиным пухом».

 

Люди шумели, валили бравой громадой,

За что-то боролись. За что? Да какая разница!

Время теперь у нас гласности и свободы.

А я боролась с сестрой за тюбик помады –

Как я мечтала, что вырасту и буду краситься

Ею, не зная, что выйдет она из моды.

 

Но у каждого времени свои вожаки,

Ценности, идеи, тянущие на баррикады,

Иногда на них сражаются очень мерзко.

Красными стали не армии, а пиджаки,

Автоматы строчат и очереди, и аркады.

Волги отхлынули – путь шестисотым мерсам.

 

А я не могу их с ненавистью вспоминать –

Годы лихие, как все патриоты в жгучей страде,

Вчерашние коммунисты и иже с ними.

За это меня не судите отец и мать –

Тогда вернули исконное имя моей стране,

Великое, славное, прекрасное имя.

 

Вернулись из-за границы умы и сердца,

А на прилавках раскинулась куча всячины

С таким загадочным словом «гаджеты».

И умные эти штуки, как зверь на ловца,

На наши понты набегали. Мы их клянчили,

Того, кому покупали, клеймя: «Гад же ты!».

 

Часто мелькало в газетах словечко «баррель»,

Ради него водружали ПРО, пускали ракеты,

А после вдруг отнесли к безвозмездным дарам.

А мне-то что? Была у меня кукла Барби,

И мы с девчонками заполняли анкеты

Не о том, что взрослые смотрят по вечерам.

 

Как осень теряет листья, а прутья – веник,

Теряла людей страна и волчицей выла,

Раскалывалась и рвалась на неравные части.

Повывозили на Запад мильярды денег,

А я тогда твёрдо узнала (дело было),

Что вовсе не в деньгах оно заключается – счастье.

 

Я не знаю, хорошо ли было иль худо.

А только тогда каждый день дарил мне чудо,

Неважно, какая компания сколько «отмыла».

Весь класс у нас на уроках жвачки жевал,

А Русский Дом Селенга всем счастья желал,

И, уверяю, у меня оно точно было.

 

Глаголет молва очевидцев тех лет: лживо

Было построено общество, подло, жестоко.

На костях людей и с цементом приватизации.

А я поняла в те годы ясно и живо,

Что надо любить и прощать, а не «око за око».

И хорошим как важно быть, а не просто казаться им.

 

И люди кругом с напряжёнными нервами,

И мысли их полны деньгами и недрами.

А как же друзья? Иллюзии я не питала.

Я знала, меня за идею не предадут,

А просто приценятся, сторгуются и продадут.

Именно так нам диктует век капитала.

 

Но время безжалостно, ворвавшись, открыло

Врата в современности лучший образчик.

Я детство перелопатила, перерыла,

Чтоб кое-что взять из этой обители зла.

Не знаю, чем плотно нагруженный ящик

Я с трепетом в век двадцать первый с собой ввезла.

______________

 

Из хромовых сапог разуешься,

Наденешь парочку сандалий.

Из строевых шагов разуешься,

Которыми покрыты дали.

И из походных. В них страдали,

Протаптывая путь к медалям.

И, с ног шаги атаки скинув,

Лицом зароешься в перину.

 

Из хромовых сапог разуешься,

Привыкнешь к парочке сандалий.

Со всем кругом сообразуешься,

Опустишь ноги на педали,

Поедешь в мир по магистрали.

В спокойный мир, который ждали.

 

Из хромовых сапог разуешься,

На них обсохнет грязь-водица.

Но воевать ты не разучишься.

Стрелять, бомбить ты не разучишься.

И кто, скажи, теперь поручится,

Что это нам не пригодится?

_____________________

 

Казаки. Навеяно романом генерала Краснова

 

Оставили угодий дольних груз

И промыслы охотницы Дианы,

Ведь глобус полосатый, как арбуз,

Им прочертил свои меридианы.

Они пустились в долгий, трудный путь,

Без лоций вплавь побарывали реки,

Не пропадали в кряжах горных пут,

Так из варягов шествовали в греки.

Порой внутри кричали: «Караул», –

Но сохраняли мужество снаружи.

В роду у них был гетман, есаул...

Как минимум, урядник и хорунжий.

Уставши от томительных бегов

(Хотелось джигитовки и веселий),

Осели подле вольных берегов.

Казалось, крепко-накрепко осели.

Они гостеприимны, но вовек

С предателем чаёвничать не сядут.

Умрёт для них и близкий человек,

Нарушивший военную присягу.

Довольные и гордые собой,

Готовые – и этим всяк гордится –

За Родину подняться разом в бой,

Чтоб уберечь родимые границы.

Не скифы и не гунны. Кто они?

Какой народ, привольный, но гонимый

Бил точно в цель, как бравый канонир,

Героев превращая в анонимы?

С лица земли теперь почти исчез,

Таится где-то в пропасти бездонной...

Но до сих пор Свобода, Бог и Честь

Не покидают побережья Дона.

______________

 

Как хочется порой стать проще

И вместо душного Арбата

Бродить, зажмурившись, по рощам,

Забыв про суету арбайтен.

Обуться махом в кроссы «Рибок»,

Отбросить враз планшет со смартом,

И вдоль пруда за стайкой рыбок

Бежать в обнимку с тёплым мартом...

Но март уж убежал, предатель,

Сверкают и апреля пятки.

Как отпуск даст работодатель,

Мы с временем сыграем в прятки...

Но все стремятся ближе к центру –

К Земному ядрышку как будто.

Лицо моё, как плод под цедрой,

КислО. Не в «Рибок» я обута.

Я в лодочках от фирмы «Бриджет»

По офису плыву планктоном.

Конечно, буду к центру ближе,

Но только мне не стать Платоном.

Растут философы по бочкам,

Уходят в рощи и пустыни,

Считают циклы вёсн по почкам...

Как сложно сделаться простыми...

_____________

 

Милосердие

 

Таясь, живёт оно безмолвною тоскою,

По самому себе рыдает безотчётно.

Когда-то прежде добродетелью такою

Делиться с ближним было славно и почётно.

Вдруг стало время слишком мрачно и тенисто,

Установились в мире правила иные,

В нём правят бал теперь отнюдь не гуманисты,

И милосердие уже не ценность ныне.

Его насмешке и презрению предали,

Другие ценности – жестокие – лелея.

Бежит изгоем, внеземные ищет дали,

Землёй вращается в устах у Галилея.

Порой душа живая мучится, стенает,

Из сил последних беглеца бесплодно клича,

Где за высокими холодными стенами

Суды вершатся пострашнее, чем у Линча.

Пусть чувство доброе, как хрупкий дом, сломалось

И даже в книгах умерла сама идея,

Но в каждом сердце всё же есть его хоть малость,

Как капля уксуса на губке иудея.

____________________

 

Навеки

 

Закатное солнце к земле опускается ало,

Как будто бы цвет у земли это солнце украло.

Всплакнуло оно, умолив небеса о дожде,

Всплакнуло о той беспросветной кровавой вражде,

Что травы покрыла несвойственной зелени краской,

Что гнев поселила под каждой фуражкой и каской,

Что ненависть прочно впаяла в мундир и шинель

И чётче всех оптик наметила главную цель.

Нажатый курок – и огонь, налетая на воду,

Стремглав всю вражду выпускает сквозь дым на свободу,

И лучик её не растопит, и дождик не смоет...

Но вдруг она сгинет. Однажды. Победной весною.

Любовь и прощение разом сердца расшевелят,

Так долго молчавшие, словно в оковах, в шинелях.

И рухнут другие – ещё тяжелее – оковы,

И ненависть мира зароют навеки в окопы...

А долго ль продлится бессрочное это «навеки»?

Пока благодарная память жива в человеке.

_______________

 

Неокрепшая зрелость, ты память мою озадачь

Надвигающим кепку подростком в немодном прикиде,

Зарывающим тайны из книжной своей пирамиды

На задворках одной из случайно построенных дач.

Примостила тома и из книжек построила мост

В заповедный мирок со «вчера», и «сегодня», и «завтра»,

Где упорно росла НТР из хребта динозавра,

Громоздя нашу Землю на хобот, на панцирь и хвост.

Неуёмный подросток, справляясь с задачей в уме,

Всем пример подаёт, как решать непростые примеры.

На мосту отзывается мягкая поступь Венеры,

Восходящей из пены навстречу стареющей мне...

Мне Господь ортодокса милее античных богов.

По пустыне бродивший в немодном в то время прикиде,

Иордан освятивший, вкушавший лишь мёд и акриды,

Возвещает благое Святой Иоанн Богослов.

Громовые раскаты, в негаснущем небе рыча,

Вышибают дождливые капли из щедрого неба.

Словно плачет о рае, потерянном глупостью, Ева.

Нам остался лишь дёготь. И, может, ещё саранча...

Брови хмурю под кепкой, взбираясь на верхний этаж

Пирамиды моей многотомной. Маячит разлука:

Динозавр умирает, Венера, печально безрука,

Новоселье справлять поспешает теперь в Эрмитаж.

А живое – оно навсегда поселилось не там,

А на даче случайной, и вовсе она не приелась.

Видно, крепнет во мне потихоньку проросшая зрелость,

Как букварь, мою душу слагая по нужным ладам.

После грома в природе, а нынче ещё и во мне,

Вроде всё как и прежде. Подросток всё в том же прикиде.

Но готова не дрогнувшим голосом крикнуть: «Изыди!», –

Я хотевшему место во мне застолбить сатане.

________________

 

Неспелый стих

 

В спелых строках стихотворных сочится душа

Благоуханным, живительным, сладким нектаром.

В прочный сосуд терпеливо цежу, не спеша,

Капельки – чтоб ни одна не пропала бы даром.

 

Путаюсь в хитросплетеньях из веток и лоз

В поисках годных плодов, – скверный мастер я «лова», –

Чтоб ни плода преждевременно не сорвалось,

Как иной раз невпопад вдруг срывается слово.

 

Правда, бывает: незрелый срывается плод, –

С ветром кружась в унисон, пренебрегши уютом, –

Прямо на голову мне дерзкий фрукт упадёт...

Вот и сижу, огорошенная, как Ньютон.

 

Рано ему: вместо сладости – горечь одна,

Полнится ею сосуд мой до самого дна...

Вылью «нектар». Ведь ни горечью, ни печалью

Не наполнялось то Слово, что «было в начале».

____________

 

Огонь все просторы сжал,

И нет ему здесь предела,

И дождь не тушил пожар,

И даже вода горела.

Чернели углём углы

Стального склепа, и башня

Смотрела сквозь толщу мглы,

Как тлеет былая пашня.

Танкист в нём нашёл приют:

Не феникс – сгорел в пожаре

Навеки. Их столько тут –

В земном погребённых шаре...

Сжималась в комок Земля

В небесных руках бездонных,

И, пеплом ставши, поля

Уместятся на ладонях...

А он, пехотинец, шёл,

Хоть было присесть охота.

В руках автоматный ствол

Царицы полей – пехоты.

Он только жить начинал,

Ещё в прекрасное верил.

Хоть, может, близок финал,

Чуть ступишь на дальний берег,

Который, как всё везде,

Прошил пулемёт-компостер.

Но шёл к нему по воде...

Горевшей... солдат, как апостол.

Быть может, идти к берегам

Другим, где цветы и травы?

Но он доверял ногам,

В них столько Господней правды.

_________________

 

Отчаянное счастье

 

Не так давно, не в тридевятом царстве

Не жил, не был, скорей существовал

Не умный, не успешный, не «гораздый» –

А так, бедняк обычный, маргинал.

И в мире резиденций и коттеджей,

Пентхаусов и стоэтажных вилл

Со свалки хлам с улыбкой безмятежной

Бедняк себе под дом приноровил.

Был ящик шкафом, а столом – коробка,

Из досок смастерил бедняк жильё,

И, чуть стемнеет, на булыжник робко,

Как на подушку, клал лицо своё.

А только лишь покажет первый лучик

С востока солнце – уж бродяга встал.

Светило, неизменнейший попутчик,

Тепло дарило, что он сердцем ждал.

Прохожие обычно, кто брезгливо,

Кто с возмущеньем, злобою взирал.

Росла недалеко от «дома» ива,

Но нищий с ней не плакал – прутья рвал,

Сплетал посуду, ёмкости для «кухни»,

Берёзу, как подругу, обнимал.

Кусочек снеди, что в помойке тухнет,

В его руках съестным благоухал.

Однажды всё же в тихий и погожий

В обычный день – в день, что ни добр, ни зол –

Благополучный, чистенький прохожий

Вдруг до общенья с бомжем снизошёл.

Остановился рядом, в паре метров,

Помедлив чуть, поближе подступил,

Окинул взглядом штопаные гетры

И плащ помятый. Губы закусил,

Проговорил: «Привет тебе, бедняга!

Мне жаль тебя. Чем я могу помочь?

А то и не замечу – в землю лягу,

Бегут года, вмиг день сменяет ночь.

Спешить творить добро уже пристало

В моих летах, и вот он – случай мне».

Бродяга, улыбнувшись чуть устало,

Главою помотав, сказал: «Не-не!

Я вовсе не нуждаюсь в состраданье

И жалость – ну, совсем не для меня.

Ведом по бренной жизни Божьей дланью,

Не раз меня спасал Он от огня,

От бурь, невзгод, недугов и болезней,

От всяких бытовых перипетий.

А крест, что мы несём, – он нам полезный,

Не тяжесть, а опора он в пути.

Всё хорошо, а будет ещё лучше:

Весна грядёт, уже звенит капель.

И солнышко не раз покажет лучик,

И тишину разбавит птичья трель».

«– Выходит, ты и впрямь, бродяга, счастлив?

Вот здесь, в отрепьях, в уличной пыли?»

«– Конечно! Помнишь, и Христовы ясли

В вертепе были. Сам-то счастлив ли?»

Прохожий от вопроса уклонился,

Одёрнув под пальто «Том Форд» пиджак,

Продолжил: «Но не тут же ты родился?

И до такого дна дошёл ты как?»

«– Не здесь дно! Дно – где подлость, зло и жадность,

Тщеславий поединок, раж грехов.

Вот этот мир и вызывает жалость,

В нём человек – под тоннами оков.

Себя предать в нём нужно, чтобы выжить,

Идти по трупам и интриги вить,

Тех унижать, кто послабей, «пожиже»,

Забыть мораль и сердце очерствить.

Подобный путь противен мне безмерно,

И этот груз как раз ведёт на дно,

Где пышным цветом расцветает скверна,

Там стать счастливым – точно не дано».

Бедняк потеребил свою одёжу,

Нехитрый «дом» протяжно оглядел

И продолжал: «Богатство ненадёжно,

И всякому достатку есть предел.

Но нет предела жадности людишек,

Которым лишь нажива – жизни смысл.

А прочее заботит их не слишком,

И без богатства день их горько-кисл.

Хотя скажу: несправедлив я к слову

«Богатство». Ведь оно – от слова «Бог»,

А не от слова «деньги». Это ново?

Конечно, нет. Но кто б подумать мог?

Совсем в ином значении приелось

И укрепилось в множестве умов:

Лишь деньги, деньги. Это, право, ересь.

Смотрю я глубже в суть привычных слов.

Ты одарить меня хотел подарком,

Как будто индульгенцию купить.

Мне от даров – ни холодно, ни жарко.

Люблю я просто здесь трущобно жить.

Конечно, не всегда и я был мудрым,

Когда-то также, жадностью влеком,

Я начинал погоню ранним утром

За доверху набитым кошельком.

Но, знаешь, мы, и добряки, и «змеи», –

В том всех объединив, я, верно, прав, –

Не бережём, не ценим, что имеем,

Оцениваем – только потеряв.

Когда моё здоровье пошатнулось,

Послал Господь мучительный недуг,

Вдруг всё внутри меня перевернулось,

Взглянул на «счастье» я иначе вдруг.

Я понял смысл, сокрытый в слове этом:

Да... Счастье – это просто. Просто жить!

Смотреть на солнце, упиваться светом,

Босым по полю летнему бродить,

Быть в здравии душевном и телесном,

Любить всё то, что видишь пред собой.

Вести себя по-доброму и честно,

За власть и деньги не вступая в бой.

Гармонию, царящую в природе,

Вдыхать и видеть, слышать, обонять,

Вкушать, держать – всё перечислил вроде.

Не всем такое суждено понять.

И вот, попавши в щупальцы чахотки,

С удушьем страшным, ломотой в кости,

Спиной согбенной, вяленькой походкой

Я эту философию постиг.

Чтоб только лишь вернуть былые силы,

Чтоб голос мой звенел, а не металл,

Чтоб ввысь не дом, а мой хребет прямило

Отныне и вовеки я мечтал.

Не сразу после дал мне исцеленье

Учитель наш Небесный, наш Господь.

Стоял пред Ним я, павши на колени,

Молил в слезах дух излечить и плоть.

И милость Он свою явил однажды,

И лик свой ясный – ясный лик Творца.

Мне стало матерьяльное неважно,

Я золотого развенчал тельца.

И после не сворачивал с дороги,

Хоть испытаний и хлебнул сполна,

Но удалось преодолеть тревоги –

На это сила мне была дана.

Меня потом и мучили, и били,

От холодов и голода стонал.

Но от меня ни ропота, ни гнили

Ни разу не добился сатана.

Когда ко мне отчаянье вплотную

Вдруг подходило, кажется – опять

Я должен песню петь совсем иную.

Однако я не воротился вспять.

Я продолжал себя считать счастливым,

Чем больше испытаний – тем сильней.

Я утешал других. Зверушек. Иву,

Когда зимой так зябко было ей.

Потери? Ладно! Если попускает

Господь лишенья эти для меня,

То наказаньем, может, в Рай пускает,

Даёт избегнуть адского огня.

Упорно говорю: «Спасибо, Боже!

За воздух, за закат и за зарю.

И пусть я стал презреннейшим из бомжей,

За всё, за всё Тебя благодарю!»

Весь монолог, который мною сказан,

Я прежде в мыслях часто говорил.

Пройдёт иной – под выхлопные газы

Брезгливо нос зажмёт. «Вот гамадрил», –

Подумает, меня окинув взором.

Другой зажмёт на запах от ведра,

А третий вшей увидит и, с укором

Взглянув, тотчас же поспешит удрать.

А я, представь, уже не замечаю

Ни выхлопов, ни грязи, ни шумов –

Тут стройка рядом. Вот попить бы чаю

На подаянье. И – в объятья снов.

А завтра снова будет день прекрасный,

Сквозь шум работ услышу певчих птиц.

И будет пища. И проложат ясно

Лишь слёзы счастья путь из-под ресниц».

Прохожий всё заслушал молчаливо,

Сказать непросто – внял или не внял.

Но, уходя, серьёзно, не шутливо

С поклоном пред бродягой шляпу снял.

Наверно, многим кажется убогой

Такая жизнь. Пусть. Спорить ни к чему.

Но тот, кто так же сильно верит в Бога,

Здесь тоже шляпу снимет. Я – сниму.

__________________

 

Петарды

 

Ёлок блеск, мишура,

на дворе Новый год.

Веселится, гуляет

беспечный народ.

Всех накрыло веселье

своим абсолютом,

Отзываясь в сердцах

самодельным салютом.

Молодёжь, что недавно

сидела за партой.

Мир их гаджетной скуки

взрывают петарды.

Вскинув руки, ребята

построились в ряд –

Смотрят, как огоньки

разноцветно палят.

Фейерверк. Небеса

в брызгах радужных пятен.

И шумят. Этот шум

так для слуха приятен

Поколению «пепси».

Он славно звенит так

В понимании тех,

кто не слышал зениток.

 

За потехой за той

из окна наблюдал

И украдкой платочком

слезу вытирал

Не Мороз, просто дед –

богатырь из былин –

Фронтовик, штурмовавший

когда-то Берлин.

Невдомёк было деду,

в нём кипела борьба,

Ну, на кой этим «пепси»

вот такая пальба?

Добровольно свой слух

оглушают они

В дедом прежде отбитые

мирные дни.

Вспомнил он звук похожий,

вспомнил пушечный залп.

Прокрутив «карту памяти»,

тихо сказал

Внукам резвым, пришедшим

с петард-фестиваля:

«Вам всё это по кайфу,

ведь вы не воевали.

 

Кто не знает о плене,

кто не знает о тлене,

Тем подай-поднеси

Шумовых впечатлений.

Бродит в вас, бродит в вас,

словно тень средь долин,

И старается вырваться

адреналин.

Добровольно опасности

ищете вы,

Не нырявши от танков

в глубокие рвы.

И найти вы на гладком

стремитесь пути

То, что сердце заставит

ваше в пятки уйти.

Мы ж, солдаты, желали

спокойных веселий,

В наши души мечты о них

прочно засели.

Чтобы мир, чтобы мир ваш

не взрывали хлопки,

Как мы были бесстрашны,

как мы были ловки.

Где огонь полыхал,

где не виден был край,

Получали мы тот

ненавистнейший драйв.

Мы от пота и крови

промокали до нитки,

Чтобы вы никогда

не слыхали зенитки».

 

Сидя после беседы

на зимней веранде,

Внуки думали долго

о своём ветеране

И, как дедушка, слёзы

они вытирали,

И покой однозначно

теперь выбирали.

Нет, не нужно им больше

судьбу искушать,

И сердца тех, кто мир

даровал, иссушать

Тем игрушечным громом –

врагом тишины –

Им, счастливцам, не знающим

грома войны.

_________________

 

Посмертный друг

 

Сквозь дым, застилающий землю глухой пеленою,

Сквозь чёрный туман, занавесивший вёрсты вокруг,

Вперёд продвигаются мощной сплошною стеною

Ватаги орудий в прицеле недружеских рук.

 

Огромные орды идут неотвратно, упрямо –

Пехота за артподготовкой спешит наступать.

За нами как будто разверзлась невидимо яма,

Готовы мы насмерть сражаться за каждую пядь.

 

Сошлись два полка, как два тигра в бою за добычу,

Обстрелы, осколки гранат, автоматов пальба.

Такой на войне уж сложился давненько обычай:

К любому исходу свестись может эта борьба.

 

И каждый из этих полков так отчаянно бился,

Был целостен как монолит. Помощь тут не зови,

Ведь вдруг монолит, как от взрыва, стремглав расщепился:

И стенка на стенку сменилась на ряд визави.

 

И мой автомат, как назло, почему-то заклинил,

А ряд визави только ширился, словно каскад.

Таких, как сейчас, устрашающих, давящих клиньев

На озере Чудском не строилось веки назад.

 

У каждого личный противник. Я даже не видел,

Как мой на меня наскочил, будто раненый зверь.

Я мысленно всех перечислил, кого я обидел,

Кому что-то должен сказать. Да уж поздно теперь.

 

Но вдруг мои мысли прервал удивительный случай:

Парнишка нациста отвлёк от порыва атак.

А думал секунду назад, будто я невезучий

И с жизнью проститься придётся в столь юных летах.

 

Я знаю его, удалого, вихрастого Вовку,

Который на фрица сейчас неотступно идёт

И целится в сердце ему, наставляя винтовку, –

Не каждый у нас в разнарядке имел пулемёт.

 

Но «Шмайсер» покруче, он в лапах у злобного фрица,

Который в свой выстрел вложил злость и лютый запал.

И Вовка отважный, едва ли успев удивиться,

Как будто подкошенный замертво навзничь упал.

 

Меня не заметили. К Вовке, лежащему в яме,

Я полз по дороге окольной, где множество мин.

Мы с Вовкой вовек никогда не бывали друзьями,

Скорее напротив: всегда враждовали мы с ним.

 

Влюбились когда-то в одну удалую дивчину,

Была она первой красавицей средь наших сёл.

Но мне оказалась дивчина тогда «не по чину»,

А Вовка, хоть ровня по званию, лучше во всём.

 

Играл на гитаре и пел, танцевал, анекдотил,

И классику, словно артист, вдохновенно читал,

Везло ему в картах, в любви, на рыбалке, охоте –

Конечно, такому, как он, я, простак, не чета.

 

Красавица сердце ему отдала без оглядки.

Но их разлучили. Ребята теперь на посту.

Другая уж строит ребят в боевые порядки,

Другую ту Родиной звали – разлучницу ту.

 

Дополз я до Вовки в каком-то смятении жутком,

В пластунский свой путь я вложил всю возможную прыть.

Попробовал рану закрыть наспех сделанным жгутом.

Но поздно. И только глаза ему смог я закрыть.

 

От пули избавив меня, сам её не избегнул,

Лежал предо мной он. Я был так отчаянно зол.

Я жизни готов обменять наши. Бедный я, бедный.

Но так получилось: впервые его «обошёл».

 

Сквозь дым, застилающий землю глухой пеленою,

Сквозь чёрный туман, занавесивший вёрсты вокруг,

Как будто бы в чистой росе, что прозрачна весною,

Отчётливо видно, кто враг, а кто всё-таки друг.

_______________

 

Солнце, жарь сильней, раскалённей жарь!

В облаках скрываться теперь нет смысла.

Пусть педант и паинька календарь,

Словно в кинозале, рассадит числа

По местам своим. И не сдвинуть их.

Все места – согласно входным билетам.

Только мой прыгучий и резвый стих

Прям сейчас уже так и рвётся в лето.

___________

 

Танковый батальон

 

Опять вперёд, и так который день,

«Назад ни шагу!» – нам приказ привычен.

Навстречу надвигает грозно тень

Гигант стальной. Он дерзок и набычен.

 

Я сжал в кулак нагрудный медальон,

Который подарила в детстве мама.

Вперёд идёт бесстрашный батальон

Гигантам навалять по первой самой.

 

Нырнули в башню: танк – броня и склеп,

Прицел у пушки навели яснее…

От выстрелов, от дыма я ослеп,

Надежды выжить нет – и Бог бы с нею.

 

Врага успеть хотя бы одного

Отправить с поля боя в ад кромешный.

И более не нужно ничего.

Вперёд, пацан, – шепчу себе, – не мешкай!

 

Мой танк сплошным обстрелом опалён,

Прорезан корпус бронебойной пулей,

Но не один я – целый батальон

Жужжит на взводе, как пчелиный улей.

 

Готовые сражаться до конца,

Плечом к плечу мы бьёмся. Вместе. Рядом.

Броню, что покрывает нам сердца,

Кумулятивным не пробить снарядом.

 

Хоть горизонта вражеской гряды

Не видим, а вокруг – своих останки,

Как прежде, мы решительны, тверды.

Стальные – это мы, друзья! Не танки.

 

Когда пробьёт наш общий смертный час,

Когда дотлеет общей жизни кромка,

Зароют всех в одной могиле нас,

Одну на всех напишут похоронку…

 

Наш голос над погостом прорастёт

И прошумит берёзой или клёном,

И ни одна метель не заметёт

Земли, спасённой нашим батальоном.

_______________

 

Три веры

 

Верую в Бога давно – сколько помню себя.

Громко скандируя или чуть слышно сипя,

Я возглашала: «Бог есть, Он на Небе живёт!

Всем заправляет и нити людских судеб вьёт!»

«Кто мы? Откуда взялись?», – не гадала на гуще.

Всё признавала Им созданным – Им, Всемогущим.

Боженька зло победит. Сгинет адова сера.

Думала, это и есть настоящая вера.

 

Выросла. Стала вникать... Хватит этого разве?

С Господом нужно иметь и обратные связи.

Делать угодное Богу – но что? – надлежит нам,

Полюшко жизни засеивать праведным житом.

Стала прилежно молиться и в церковь ходить,

Крест налагать и тому же попутно учить.

Трудно себя побеждать, но грешить стала «в меру».

Думала, это и есть настоящая вера.

 

Только мир Господа глубже. И Лика в Нём три.

Бог же взирает не сверху на нас – изнутри.

В душах живёт, а не просто присутствует рядом.

Мы не спасёмся одним лишь церковным обрядом.

Исповедь – это ещё не само покаянье.

Щедрость – не то же, что нищему дать подаянье.

Сложно стать праведной сутью своей, а не внешне

И осознать себя самой презренной и грешной,

Мыслью, не только делами благое творя,

Кротко молиться: «Да сбудется воля Твоя!», –

Как бы поступок «врага» ни казался нам дик,

Не осуждать, а за Богом оставить вердикт,

Не возгордиться успехом, что Богом дарован,

Жаждать Пришествия – а не бояться – второго,

Искренне ближних любить, не по долгу и страху,

Смело за Бога идти хоть на бой, хоть на плаху,

Смысл своей жизни в том видеть, чтоб Богу служить

И со смиреньем, без ропота, век свой прожить.

Скажете, так невозможно, всё это химера?

Нет, это просто и есть настоящая вера.

_________________

 

Фронтовая музыка

 

Петля скрипичного ключа

Ей лихо брошена на шею,

Она идёт через траншею,

Груз песен спетых волоча.

Когда-то неженкой была,

Училась в музыкальной школе...

В какой-то прежней жизни, что ли,

Где не было тревог и зла?

Затих, не доиграв, концерт.

Гром пушек грянул звонче музык,

И прочно завязались узы...

Фронт. Медсестра и офицер.

На неизведанной струне

Теперь играет. Пальцы стонут...

Он кровью, вязкой кровью тронут –

Ей нынче данный инструмент.

Не в силах кровь она унять.

Скорбь не впитают бинт и вата.

Но разве в этом виновата:

Что ненадёжна так броня,

Что бомбы у врага точны

И остро режутся осколки,

Что так пронзительны и долги

Дни в ожидании весны?

Она с оружием другим

Воюет, зная, что так надо,

Чтобы сыгрались серенада

И марш победный – жизни гимн.

_________________

 

Фруктовая загадка

 

Всё думаю: любовь – какой же фрукт?

Она порою созревает – вдруг.

Порой её рождает многолетник...

Глядят кишмишем чёрные глаза,

А сердце оплетают, как лоза,

О вас двоих навязчивые сплетни.

 

Любовь – бывает крупный виноград,

Который, разбиваясь, словно град,

Со спиртом оседает по бутылкам.

И этот дар скудеющей лозы

Бросает от улыбки до слезы

Способных к выраженьям чувства пылким.

 

А может быть, любовь – это хурма.

Её рождают осень и зима,

Хоть день рожденья в принципе не важен.

Не привереды, взявшие с лотка,

Дивиться будут: ешь её – сладка,

А после как-то очень сильно вяжет.

 

Похожа и на яблоко любовь,

Она железом наполняет кровь.

Не справились – и зубы поломали.

Но даже вроде справились сперва,

Как вдруг – неосторожные слова,

Что побегут прострелом по эмали.

 

Бывает, жизнь идёт то вкривь, то вкось,

Как вот любовь – заветный абрикос:

Манящий, ароматный, сочный, сладкий.

Но радоваться, право, не резон,

Короткий слишком у него сезон.

Увянет он, его покроют складки.

 

Хотя сердцам, родным и дорогим,

Полезен плод сушёной кураги,

Но неказист он, сжуренный целитель.

И тщетно будет, складки обнажив,

Твердить: любви все возрасты нужны.

И призывать: не внешнее цените.

 

Бывает, что любовь лежит ничком,

Повержена то ль бурным клубнячком,

То ли игривой, ветреной клубничкой.

Клубнички век недолог, меньше, чем

У абрикоса даже. Съем, не съем –

Хоть поделюсь в Вконтакте на страничке.

 

А может, вишня – весточка любви,

Что нам была оставлена людьми

Счастливыми и жившими без тягот?

Но косточка в ней – мякоти крупней,

И неженка, устав бороться с ней,

Изгнал её из фруктов в гущу ягод.

 

Сладка любовь, как в августе арбуз,

Но тяжела. И этот тяжкий груз

Одной не дотащить. А вот вдвоём бы...

И чтобы легче, пнёшь его – и вскачь

Он понесётся, словно Танин мяч,

Но не домой, а в недра водоёма.

 

Нет, эврика! Любовь – это гранат.

Она, как небо, выше всех громад,

Краснее солнца, горячее лета.

Но как разрежешь – сок, а может, кровь

Из сердца брызнет. Вот и вся любовь.

И весь гранат Желтковского браслета...

 

Брожу по саду, полному чудес.

Он хитроумней, чем суровый лес,

Его сажали не ветра, а люди ж!

Обнимешь сад, насколько хватит рук.

Любовь... Любовь... Какой ты всё же фрукт?

И что за фрукт – твой прЫнц, кого ты любишь?

___________________

 

Хоть царствам природы неведом мятеж,

Но в них зашатались устои.

И хоть обитатели в царствах всё те ж,

Стабильности ждать им не стоит.

Идут им на смену другие гряды

И «дикость» всю вытеснят скоро.

Пока на пенёчках грибные ряды

Родятся, как истина, – в спорах.

Но «дети» природы наивны, слабы,

Наги пред научным «тараном».

И вырастут скоро иные грибы,

И будут они из урана.

К своей центрифуге плотнее приник,

Работает рьяно с прибором

Научно-технический, новый «грибник»

С завидною ловкостью вора.

О, Боже, хочу я Тебя попросить

Не только себя даже ради:

Пусть дождик, что будет потом моросить,

Не выльет на головы радий.

Молю, сохрани нашим детям всё то,

Что предки для нас сберегали.

Пусть реки, что свой покидают исток,

В обнимку бегут с берегами,

Моря, океаны, озёра, леса,

Обильные парки и скверы –

Прогресс на костях пусть не будет плясать.

К Тебе обращаюсь я с верой.

Мир фауны, Боже, спаси, я прошу,

Оставь даже крысу и кобру.

Быть может, не в праве просить, ведь грешу.

Но всё же прошу, ведь Ты добрый.

Прекрасная флора пусть будет цвести

И пышность свою не убавит.

Грехи мои, Боже Вседобрый, прости.

Хоть знаю: просить я не вправе.

Букашка и дерево, птичка и куст,

Цветочек, травинка, лишайник

За наши грехи не страдают же пусть:

Ты жизни за нас не лишай их.

______________

 

Я хочу быть немного Бродским,

Чтоб меня с моим носом с горбинкой,

Строгим блеском очёчных дужек

И нарядом простым, неброским

Прописали бы, как аскорбинку.

Даже пусть не любили б дюже

Или походя оскорбили,

Но считали лицом эпохи.

Перспективы весьма неплохи.

И бродить я хочу, не пасуя пред бродом,

По дороге, ведущей к нездешним свободам.

 

Может, буду чуть-чуть Есенин,

Жить наотмашь, резво и скоро,

Бесшабашностью всех дивить.

И легко в деревенские сени

Забегать, обнимать просторы

И черёмухе кудри вить,

И общаться с рощей осенней,

Языком говорящей берёзовым,

На коне восседая розовом.

 

Я хочу подражать в непохожести,

Через слепок себя обрести,

Избегая банальность и штамп,

Чтобы шёл изнутри, из-под кожи, стих.

Как Цветаева, страстью цвести,

Быть Художником, как Мандельштам.

 

Перекидывать строфы, как мячик,

Я хочу Маяковским маячить,

Словно маятник времени нашего.

Или, может, без дрязг и склок,

Воспевать красоту, как Блок,

Даже, может, её приукрашивать.

 

Или дальше ступить в неизведанный век

И смотреть, словно Кедрин, куда-то наверх,

Где зияют во свете незрячие очи

Ослеплённых сатрапом талантливых зодчих.

Но подумала я хорошенько…

Лучше быть хоть чуть-чуть Евтушенко.

Он же тоже хотел взять у всех по чуть-чуть,

А избрал тот единственный – собственный – путь.

И, наверное, многое сделаю,

Чтобы стать хоть чуть-чуть его Беллою,

Горделивою лебедью белою

Перед стаей ворон оголтелою.

 

Быть на всех них похожей хочу я,

Век грядущий в минувшем почуять,

Черпать силы у гениев оных,

Но не быть никогда в эпигонах.

Стать похожей на них не манерой,

А какой-то безмерною мерой,

Глубиною сердечных томлений

И ума высотою стремлений,

Широтою души, остротою пера…

Только в Вечность пока мне ещё не пора.

А я выхожу загоревшей из снега и холода

И пахнущей мёдом – из кислого хмеля и солода.

Я кутаюсь там, где другие хотят обнажаться.

На рать выхожу безоружной с врагами сражаться,

Надевши и латы, и бронежилет наизнанку.

Ключи подбираю из стали к воздушному замку,

Но в зАмке замОк отпираю без всяких отмычек,

А в нём пир горою в кругу не-господ горемычных.

Пью ром и вино я, как будто чудесное снадобье,

Бокал за бокалом. А может, всё это не надобно.

Мне мнится: ром слаще вина, что дано Араратом.

Родится порой виноградарь, но станет пиратом.

Как солнце в окно, ром вливается алчущим в глотку.

Спустившись на берег, найду, отшвартую я лодку.

Волна присмирела и штиль поселился на море.

На острове храм – маяком. Он веками намолен,

Как я, ходоками, друзей, их покинувших, ждущими,

Их ловят, как джинна в бутылке, с их грешными душами,

Испивших воды первобытную, слёзную, соль.

Ты лишняя здесь. Уходи, ты уже не Ассоль.

Ты слишком мудра своей памятью взрослой и злой.

О чём ты расскажешь, потупившись на аналой

И спрятав глаза или смело воззрившись на крест?

Штиль тоже не вечен. И скоро подует норд-вест.

Но парус белеет, как ты, одинокий. Не алый.

Ты точно всю правду тогда перед Богом сказала?

Свой срок укорачивать хочешь и рвёшься к пучине,

Но душу пиратскую ромом лечи, не лечи – не

Видать, как сокровища в водной прозрачной низине,

Такой опьяняющей душу твою амнезии.

Ты знаешь, что ты – это я, но совсем понарошку?

Пройди проторённую мною когда-то дорожку

И в зАмок ворвись, где мечтами замОк отпирали,

Где царствует жизнь, где чуму победили пирами.

Где, может, и нечто страшнее уже победили.

Без лодки плыви и найди потонувшие в иле

Сокровища. Тайны. Водицы напившись солёной,

Не станешь копытной. Ты станешь сестрицей Алёной.

А, впрочем, пока – йо-хо-хо – закрывай-ка ты глазки.

Не будет конца у такой удивительной сказки.

__________________

 

Берёзовый сок

 

Раскинул ветви среднерусский лес,

Готов любого путника обнять он.

Какой бы зверь в чащобу ни залез,

Тут каждый закуток ему понятен.

Живые существа – все дома здесь:

Клыкастый, и рогатый, и пернатый.

Простор древесный, что сияет весь, –

Для них родные, тёплые пенаты.

Людей он тоже привечать готов,

И те с собою смело набирают:

Гитару, снедь, детишек и котов,

Они в лесу резвятся и играют.

С утра сюда семейство забрело

Пикник устроить с водкой, с шашлыками,

Поймали взглядом пёстрое крыло,

Хоть хорошо, не встретились с клыками.

Сказала дочь: «Ой, папочка, смотри,

Берёзка белоствольная какая!

Пышней обычной крона раза в три,

Сочней листы, и рост – не видно края».

А сын прибавил – знатный эрудит,

На коврике походном чуть поёрзав

И бабочку смахнув рукой с груди:

«Ты знаешь, как полезен сок берёзы!

Во многом превосходит мумиё,

Гипертонию лечит и простуду,

Сосуды укрепляет. Ё-моё!

Наполни банку, папа, ведь не трудно!»

Кивнул отец семейства, отхлебнул

Напиток «под шашлык», что крепко-горек,

Порылся в рюкзаке под птичий гул,

На дне походный отыскал топорик.

И рубанул, да так, что задрожал

Весь лес от дровосекского запала.

Когда «добытчик» свой кулак разжал,

На землю ветка крупная упала.

И как бы ни был шпиль её высок,

Внутри была берёза нежной, хрупкой.

Полился из неё обильно сок –

Кровоточила в деревце зарубка.

Набрали вдоволь чудо-эликсир,

Который черпать – целая наука.

Здоровья он прибавит им и сил,

Отступит с ним болезненная мука.

А что с берёзой станет – разве есть

Какая-либо разница для хищных

Зверей-людей, которым лишь бы съесть,

Забрать, урвать: ресурса, блага, пищи?

Хоть и родная, русская земля,

Не Бангладеш, Марокко или Чили,

Но и о ней не все сердца болят.

Ей, рану нанеся, не залечили.

И ствол берёзы навсегда засох,

Не даст он сока до скончанья века.

Ведь он, хотя и мощен, и высок, –

Не выше эгоизма человека.

_____________

 

Великое число

 

Клеймят число тринадцать несчастливым,

Поверье с древних слышится родов.

Но было их тринадцать – исполинов,

Сражавшихся геройски городов.

 

Точней – двенадцать, вместе с ними – крепость,

Что самой первой приняла удар.

Холодным мрачным летом войско грелось

О разожжённый в крепости пожар.

 

Когда сгустились тучи в небе Бреста

И звёзды славы были далеки,

У многих в это время было детство,

Пришлось в игрушки выбрать им штыки.

 

Жужжал, кружа, растягивал недели

Над белорусским фронтом штурмовик.

И смелость при защите цитадели

Взыграла в братской доблестной крови.

 

Славяне-братья, очень-очень близко

К столице артиллерия идёт!

И вот уже звучит из сердца Минска

Вторым аккордом братский пулемёт.

 

Идя на фронт иль партизаня лесом,

В тылу не отсиделось ни души.

Неужто и над солнечной Одессой

Удастся небо бомбой потушить?

 

Скрипели сапоги, вминая в землю

Тела бойцов, навеки молодых.

Глумился враг, тогда ещё не внемля,

Какой ответ получит он под дых.

 

По осени покинув город Киев,

Солдат советский… русский ставил счёт.

Бывали времена и не такие…

И Днепр ещё обратно потечёт.

 

Движенье вверх вовек не будет просто,

Особенно когда навстречу – враг.

Смоленск – он, план сорвавший Барбаросса,

Весь превратился сам в сплошной овраг.

 

Шумел ли клён, склонял ли ветви тополь,

Под сень свою героев хороня,

Когда всей грудью русский Севастополь

Вставал, как непреклонная броня.

 

Новороссийск своей могучей волей

Почти четыре сотни мрачных дней

Давал отпор врагу. Нет лучше доли,

Чем сделать мир чуть ближе и прочней.

 

Здесь флот держал победные эскадры,

Морпехов дерзновенье крепло здесь,

Приказ: «Вперёд!», и руки вмиг – к кокардам,

Приказ: «Вперёд», в ответ лишь слово: «Есть».

 

Дубравы, испещрённые картечью,

Придёт ещё вам время расцветать! –

Немецкий батальон пока под Керчью,

Но крымская ему не сдастся стать.

 

Весь русский дух, в оружье воплощаясь,

Дотла испепелял полки врага,

Чтоб ввек они на Русь не возвращались,

Чтоб не ступила боле их нога.

 

Советских танков считанные взводы –

Пехота шла незыблемой стеной

В любые снеги, бури, непогоды

И в самый ярый, нестерпимый зной.

 

Уж звон в ушах от танкового гула,

Уж в горле ком, но нет пути назад:

Форпост Москвы там притулился – Тула.

И, истекая кровью, – за приклад.

 

Штандарт воздвигнуть над Кремлём не дали

Кто в крайнем, кто… в последнем всё ж бою.

Не за чины сражались иль медали,

За жизнь – скорей за нашу, чем свою.

 

О, сколько полегло их, братьев, сколько!

Народ у нас и впрямь мастеровой.

Из рытвин, из траншей и из осколков

Победу смастерил нам под Москвой.

 

Но полно! Ещё годы до Парада.

До радостных реляций путь не прост,

Они росли в окопах Сталинграда

И выросли во весь гигантский рост.

 

Нацист измерил силушку «Ивана»,

Полёг под залп «Катюш» мильоном тел

На всех полях Мамаева Кургана,

И это был, солдаты, не предел!

 

Звала вас Мама-Родина к защите,

Катился зов вдоль всех её полей,

И мам других просила: «Не взыщите

За то, что не дождётесь сыновей».

 

И зов её в кольцом железным сжатом

Блокадном Ленинграде слышен был:

Он заряжал обоймы автоматов,

Крепил в сердцах сопротивленья пыл.

 

Из Заполярья мчалась к ним подмога,

Хоть Мурманск сам был страшно истощён.

Врагу туда заказана дорога –

Тем каждый павший навсегда отмщён.

 

Кто шёл на целый полк с одной гранатой,

Кто в перерыв атак письмо писал:

«Не плачьте, дорогие, ведь так надо!»,

И День Победы кто не увидал.

 

И каждый город в этом славном списке

Вобрал своей землёю уймы их:

Таких чужих друг другу, но и близких,

Таких, бесспорно, мёртвых, но – живых.

 

У каждого теперь Звезда на въезде

И у Кремлёвских стен мемориал.

Они, как и в войну, друг с другом вместе

Собой являют русский ареал.

 

Герои, да… Но разве их тринадцать,

Кому дороже жизни долг и честь?

Ошибка тут. И надобно признаться:

Их были сотни, тысячи – не счесть…

 

Здесь справился б и счетовод едва ли,

Ведь каждый хутор, каждое село

Своею кровью землю уливали,

Чтоб следом поколение жило.

 

Воздвигли мы в сердцах своих отдельный

Непризнанным Героям монумент.

Пройдут года, неделя за неделей,

Но не забыть нам славы их момент.

_____________________

 

Вонзился кол осиновый под дых

Благому небу. Древо прорастает.

Под вздохом неба грузный снег растает,

Не разбираясь в связях долевых

Со вздорной твердью. Полдень замерцал

И, глядя сверху жёлтым зорким глазом

За бойким, но бескрылым верхолазом,

Дождём ранневесенним забряцал.

Осина островерхая копьём

Под сердце небу истово поколет,

Но сдастся и, оставивши в покое,

В отчаянье поникнет. Мы споём

Разноголосо песенку о лете,

Которое вот-вот в окно впорхнёт,

Лучом разрушив белоснежный гнёт,

И взглядом взгляд в него влюблённый встретит.

Не омрачённый зимними тенями,

Небесный свод осине кол простит,

Собрав все слёзы в трепетной горсти,

Оплачет клён, что машет пятернями

В безволии. Клён совладать не в силах

С могучим ветром. Ветер правит бал:

Кого – низверг, кого – поцеловал, –

Крылатых ставя выше, чем бескрылых.

Росток, ещё едва набравший сока,

Не станет древом. Ветер заклеймит

Его без правосудия Фемид,

Без помощи невидящего ока.

Природа в нас живёт и умирает,

В борьбу вступают разум и порыв.

Пространства-время суету покрыв,

Простившись, снова встретимся с мирами.

Не в дёсны с ним целуясь, а в десницы

Вложив рукопожатие, отдаст

Благому небу лучшее от нас

Вчерашний стих, добредший до страницы.

_________________

 

Воровка

 

Украла с неба солнышка кружок,

Который и теплом, и блеском манит.

Его без страха получить ожог,

Укрыв, сложила бережно в кармане.

И спрятала охапку алых роз,

И зелени пучок, и горсть хвоинок.

Чтоб уберечь от рисков и угроз,

Нашла приют для всяких душ невинных.

И нефти баррель с торфом пополам,

И слиток золотой, и горсть алмазов –

В хранилище теперь такой бедлам,

Не отыскать искомое в нём сразу.

Всю фауну я с жадностью сгребла,

Всю флору от берёз до чистотела,

Природных минеральных ценных благ

Бессчётно прикарманить захотела.

Собрав богатств так много, что не счесть,

Их разложила после по котомкам.

Теперь здесь всё, что людям надо, – есть.

Всё сохраню, чтоб передать потомкам.

_________________

 

В церкви нас принимают всякими,

Кто б ты ни был: богач, босяк или

Нечто среднее – ты здесь мил.

В твоём сердце здесь будет мир.

Благодать источает ладан,

Приобщенье к мощам станет кладом,

Поведёт нас без терний к истине

Светоч таинства евхаристии.

Только часто бегут в храм не к Богу,

А чтоб сделать полегче дорогу,

Чтобы благости приобресть,

Чтоб отвадить проблемы, болесть.

И, ведомы не истинной верой,

Как к последней надежде – не первой,

Обращают свой взгляд к иконе,

Не вникая в посыл исконный.

Кто придёт в храм, когда будет время,

Кто – грехов понимая бремя

И боясь угодить в геенну,

Приближаясь всё больше к тлену,

Мимоходом поставленной свечкой

Проложить путь стремясь к жизни вечной.

Прихожанин такой не захочет

Возводить к лику Господа очи

В настроенье дурном, когда занят,

Когда холодно и так манят

Плед домашний, уютное кресло.

Как бы так, чтоб душа воскресла,

Без малейший твоих усилий?

Только выбор всегда: или – или.

Променять на храм развлеченья

Тяжело, но любое леченье

Выступает для нас испытаньем,

Тело ль, дух пребывает в метаньях.

Но иной, пренебрегши земным,

Невзирая на стужу зимы,

На порывистый шквал, сто ветров,

Сбой на транспорте, толпы в метро,

Уйму дел, неотложных работ,

Анфиладу закрытых ворот,

На особо ленивый настрой

И на прочих «преград» длинный строй,

В дом Господень придёт, приползёт,

Где его очищение ждёт.

Всей душой погрузится в купель...

Для него Бог не средство, а цель.

_____________________

 

Девяностые

 

Говорят, девяностые – годы лихие,

Страшные, ужасные, безумные годы,

Сплошные кризисы, разбои и грабежи.

Тогда челночили, не слагали стихи и

Народ дурили, провозглашая свободу,

Но свобода и демократия – миражи.

 

Говорят, девяностые – дефолт и рынки,

Махинации с Эм-эм-эм-пирамидами,

Рэкетиры, развал страны и войны в Чечне…

А мои девяностые – это пружинка

Радужная, наклейки с разными видами.

России ещё мало лет и чуть больше мне.

 

По аулам в то время стелились погосты,

На землях дальних мечтавших о доме отчем

Они привечали. Здесь каждый хозяин сам.

А моя основная печаль девяностых –

То, что не купили мне тогда тамагочи,

Весь класс их кормил и выгуливал по часам.

 

Танки на Красной Пресне и выстрелов громы,

Там всё бежало, крушилось, падало духом,

Как будто себе изменила сама тектоника.

Но крики расстрелянного Белого дома

Для меня глушили динамики Панасоника

Голосом «Иванушек» с «Тополиным пухом».

 

Люди шумели, валили бравой громадой,

За что-то боролись. За что? Да какая разница!

Время теперь у нас гласности и свободы.

А я боролась с сестрой за тюбик помады –

Как я мечтала, что вырасту и буду краситься

Ею, не зная, что выйдет она из моды.

 

Но у каждого времени свои вожаки,

Ценности, идеи, тянущие на баррикады,

Иногда на них сражаются очень мерзко.

Красными стали не армии, а пиджаки,

Автоматы строчат и очереди, и аркады.

Волги отхлынули – путь шестисотым мерсам.

 

А я не могу их с ненавистью вспоминать –

Годы лихие, как все патриоты в жгучей страде,

Вчерашние коммунисты и иже с ними.

За это меня не судите отец и мать –

Тогда вернули исконное имя моей стране,

Великое, славное, прекрасное имя.

 

Вернулись из-за границы умы и сердца,

А на прилавках раскинулась куча всячины

С таким загадочным словом «гаджеты».

И умные эти штуки, как зверь на ловца,

На наши понты набегали. Мы их клянчили,

Того, кому покупали, клеймя: «Гад же ты!».

 

Часто мелькало в газетах словечко «баррель»,

Ради него водружали ПРО, пускали ракеты,

А после вдруг отнесли к безвозмездным дарам.

А мне-то что? Была у меня кукла Барби,

И мы с девчонками заполняли анкеты

Не о том, что взрослые смотрят по вечерам.

 

Как осень теряет листья, а прутья – веник,

Теряла людей страна и волчицей выла,

Раскалывалась и рвалась на неравные части.

Повывозили на Запад мильярды денег,

А я тогда твёрдо узнала (дело было),

Что вовсе не в деньгах оно заключается – счастье.

 

Я не знаю, хорошо ли было иль худо.

А только тогда каждый день дарил мне чудо,

Неважно, какая компания сколько «отмыла».

Весь класс у нас на уроках жвачки жевал,

А Русский Дом Селенга всем счастья желал,

И, уверяю, у меня оно точно было.

 

Глаголет молва очевидцев тех лет: лживо

Было построено общество, подло, жестоко.

На костях людей и с цементом приватизации.

А я поняла в те годы ясно и живо,

Что надо любить и прощать, а не «око за око».

И хорошим как важно быть, а не просто казаться им.

 

И люди кругом с напряжёнными нервами,

И мысли их полны деньгами и недрами.

А как же друзья? Иллюзии я не питала.

Я знала, меня за идею не предадут,

А просто приценятся, сторгуются и продадут.

Именно так нам диктует век капитала.

 

Но время безжалостно, ворвавшись, открыло

Врата в современности лучший образчик.

Я детство перелопатила, перерыла,

Чтоб кое-что взять из этой обители зла.

Не знаю, чем плотно нагруженный ящик

Я с трепетом в век двадцать первый с собой ввезла.

______________

 

Из хромовых сапог разуешься,

Наденешь парочку сандалий.

Из строевых шагов разуешься,

Которыми покрыты дали.

И из походных. В них страдали,

Протаптывая путь к медалям.

И, с ног шаги атаки скинув,

Лицом зароешься в перину.

 

Из хромовых сапог разуешься,

Привыкнешь к парочке сандалий.

Со всем кругом сообразуешься,

Опустишь ноги на педали,

Поедешь в мир по магистрали.

В спокойный мир, который ждали.

 

Из хромовых сапог разуешься,

На них обсохнет грязь-водица.

Но воевать ты не разучишься.

Стрелять, бомбить ты не разучишься.

И кто, скажи, теперь поручится,

Что это нам не пригодится?

_____________________

 

Казаки. Навеяно романом генерала Краснова

 

Оставили угодий дольних груз

И промыслы охотницы Дианы,

Ведь глобус полосатый, как арбуз,

Им прочертил свои меридианы.

Они пустились в долгий, трудный путь,

Без лоций вплавь побарывали реки,

Не пропадали в кряжах горных пут,

Так из варягов шествовали в греки.

Порой внутри кричали: «Караул», –

Но сохраняли мужество снаружи.

В роду у них был гетман, есаул...

Как минимум, урядник и хорунжий.

Уставши от томительных бегов

(Хотелось джигитовки и веселий),

Осели подле вольных берегов.

Казалось, крепко-накрепко осели.

Они гостеприимны, но вовек

С предателем чаёвничать не сядут.

Умрёт для них и близкий человек,

Нарушивший военную присягу.

Довольные и гордые собой,

Готовые – и этим всяк гордится –

За Родину подняться разом в бой,

Чтоб уберечь родимые границы.

Не скифы и не гунны. Кто они?

Какой народ, привольный, но гонимый

Бил точно в цель, как бравый канонир,

Героев превращая в анонимы?

С лица земли теперь почти исчез,

Таится где-то в пропасти бездонной...

Но до сих пор Свобода, Бог и Честь

Не покидают побережья Дона.

______________

 

Как хочется порой стать проще

И вместо душного Арбата

Бродить, зажмурившись, по рощам,

Забыв про суету арбайтен.

Обуться махом в кроссы «Рибок»,

Отбросить враз планшет со смартом,

И вдоль пруда за стайкой рыбок

Бежать в обнимку с тёплым мартом...

Но март уж убежал, предатель,

Сверкают и апреля пятки.

Как отпуск даст работодатель,

Мы с временем сыграем в прятки...

Но все стремятся ближе к центру –

К Земному ядрышку как будто.

Лицо моё, как плод под цедрой,

КислО. Не в «Рибок» я обута.

Я в лодочках от фирмы «Бриджет»

По офису плыву планктоном.

Конечно, буду к центру ближе,

Но только мне не стать Платоном.

Растут философы по бочкам,

Уходят в рощи и пустыни,

Считают циклы вёсн по почкам...

Как сложно сделаться простыми...

_____________

 

Милосердие

 

Таясь, живёт оно безмолвною тоскою,

По самому себе рыдает безотчётно.

Когда-то прежде добродетелью такою

Делиться с ближним было славно и почётно.

Вдруг стало время слишком мрачно и тенисто,

Установились в мире правила иные,

В нём правят бал теперь отнюдь не гуманисты,

И милосердие уже не ценность ныне.

Его насмешке и презрению предали,

Другие ценности – жестокие – лелея.

Бежит изгоем, внеземные ищет дали,

Землёй вращается в устах у Галилея.

Порой душа живая мучится, стенает,

Из сил последних беглеца бесплодно клича,

Где за высокими холодными стенами

Суды вершатся пострашнее, чем у Линча.

Пусть чувство доброе, как хрупкий дом, сломалось

И даже в книгах умерла сама идея,

Но в каждом сердце всё же есть его хоть малость,

Как капля уксуса на губке иудея.

____________________

 

Навеки

 

Закатное солнце к земле опускается ало,

Как будто бы цвет у земли это солнце украло.

Всплакнуло оно, умолив небеса о дожде,

Всплакнуло о той беспросветной кровавой вражде,

Что травы покрыла несвойственной зелени краской,

Что гнев поселила под каждой фуражкой и каской,

Что ненависть прочно впаяла в мундир и шинель

И чётче всех оптик наметила главную цель.

Нажатый курок – и огонь, налетая на воду,

Стремглав всю вражду выпускает сквозь дым на свободу,

И лучик её не растопит, и дождик не смоет...

Но вдруг она сгинет. Однажды. Победной весною.

Любовь и прощение разом сердца расшевелят,

Так долго молчавшие, словно в оковах, в шинелях.

И рухнут другие – ещё тяжелее – оковы,

И ненависть мира зароют навеки в окопы...

А долго ль продлится бессрочное это «навеки»?

Пока благодарная память жива в человеке.

_______________

 

Неокрепшая зрелость, ты память мою озадачь

Надвигающим кепку подростком в немодном прикиде,

Зарывающим тайны из книжной своей пирамиды

На задворках одной из случайно построенных дач.

Примостила тома и из книжек построила мост

В заповедный мирок со «вчера», и «сегодня», и «завтра»,

Где упорно росла НТР из хребта динозавра,

Громоздя нашу Землю на хобот, на панцирь и хвост.

Неуёмный подросток, справляясь с задачей в уме,

Всем пример подаёт, как решать непростые примеры.

На мосту отзывается мягкая поступь Венеры,

Восходящей из пены навстречу стареющей мне...

Мне Господь ортодокса милее античных богов.

По пустыне бродивший в немодном в то время прикиде,

Иордан освятивший, вкушавший лишь мёд и акриды,

Возвещает благое Святой Иоанн Богослов.

Громовые раскаты, в негаснущем небе рыча,

Вышибают дождливые капли из щедрого неба.

Словно плачет о рае, потерянном глупостью, Ева.

Нам остался лишь дёготь. И, может, ещё саранча...

Брови хмурю под кепкой, взбираясь на верхний этаж

Пирамиды моей многотомной. Маячит разлука:

Динозавр умирает, Венера, печально безрука,

Новоселье справлять поспешает теперь в Эрмитаж.

А живое – оно навсегда поселилось не там,

А на даче случайной, и вовсе она не приелась.

Видно, крепнет во мне потихоньку проросшая зрелость,

Как букварь, мою душу слагая по нужным ладам.

После грома в природе, а нынче ещё и во мне,

Вроде всё как и прежде. Подросток всё в том же прикиде.

Но готова не дрогнувшим голосом крикнуть: «Изыди!», –

Я хотевшему место во мне застолбить сатане.

________________

 

Неспелый стих

 

В спелых строках стихотворных сочится душа

Благоуханным, живительным, сладким нектаром.

В прочный сосуд терпеливо цежу, не спеша,

Капельки – чтоб ни одна не пропала бы даром.

 

Путаюсь в хитросплетеньях из веток и лоз

В поисках годных плодов, – скверный мастер я «лова», –

Чтоб ни плода преждевременно не сорвалось,

Как иной раз невпопад вдруг срывается слово.

 

Правда, бывает: незрелый срывается плод, –

С ветром кружась в унисон, пренебрегши уютом, –

Прямо на голову мне дерзкий фрукт упадёт...

Вот и сижу, огорошенная, как Ньютон.

 

Рано ему: вместо сладости – горечь одна,

Полнится ею сосуд мой до самого дна...

Вылью «нектар». Ведь ни горечью, ни печалью

Не наполнялось то Слово, что «было в начале».

____________

 

Огонь все просторы сжал,

И нет ему здесь предела,

И дождь не тушил пожар,

И даже вода горела.

Чернели углём углы

Стального склепа, и башня

Смотрела сквозь толщу мглы,

Как тлеет былая пашня.

Танкист в нём нашёл приют:

Не феникс – сгорел в пожаре

Навеки. Их столько тут –

В земном погребённых шаре...

Сжималась в комок Земля

В небесных руках бездонных,

И, пеплом ставши, поля

Уместятся на ладонях...

А он, пехотинец, шёл,

Хоть было присесть охота.

В руках автоматный ствол

Царицы полей – пехоты.

Он только жить начинал,

Ещё в прекрасное верил.

Хоть, может, близок финал,

Чуть ступишь на дальний берег,

Который, как всё везде,

Прошил пулемёт-компостер.

Но шёл к нему по воде...

Горевшей... солдат, как апостол.

Быть может, идти к берегам

Другим, где цветы и травы?

Но он доверял ногам,

В них столько Господней правды.

_________________

 

Отчаянное счастье

 

Не так давно, не в тридевятом царстве

Не жил, не был, скорей существовал

Не умный, не успешный, не «гораздый» –

А так, бедняк обычный, маргинал.

И в мире резиденций и коттеджей,

Пентхаусов и стоэтажных вилл

Со свалки хлам с улыбкой безмятежной

Бедняк себе под дом приноровил.

Был ящик шкафом, а столом – коробка,

Из досок смастерил бедняк жильё,

И, чуть стемнеет, на булыжник робко,

Как на подушку, клал лицо своё.

А только лишь покажет первый лучик

С востока солнце – уж бродяга встал.

Светило, неизменнейший попутчик,

Тепло дарило, что он сердцем ждал.

Прохожие обычно, кто брезгливо,

Кто с возмущеньем, злобою взирал.

Росла недалеко от «дома» ива,

Но нищий с ней не плакал – прутья рвал,

Сплетал посуду, ёмкости для «кухни»,

Берёзу, как подругу, обнимал.

Кусочек снеди, что в помойке тухнет,

В его руках съестным благоухал.

Однажды всё же в тихий и погожий

В обычный день – в день, что ни добр, ни зол –

Благополучный, чистенький прохожий

Вдруг до общенья с бомжем снизошёл.

Остановился рядом, в паре метров,

Помедлив чуть, поближе подступил,

Окинул взглядом штопаные гетры

И плащ помятый. Губы закусил,

Проговорил: «Привет тебе, бедняга!

Мне жаль тебя. Чем я могу помочь?

А то и не замечу – в землю лягу,

Бегут года, вмиг день сменяет ночь.

Спешить творить добро уже пристало

В моих летах, и вот он – случай мне».

Бродяга, улыбнувшись чуть устало,

Главою помотав, сказал: «Не-не!

Я вовсе не нуждаюсь в состраданье

И жалость – ну, совсем не для меня.

Ведом по бренной жизни Божьей дланью,

Не раз меня спасал Он от огня,

От бурь, невзгод, недугов и болезней,

От всяких бытовых перипетий.

А крест, что мы несём, – он нам полезный,

Не тяжесть, а опора он в пути.

Всё хорошо, а будет ещё лучше:

Весна грядёт, уже звенит капель.

И солнышко не раз покажет лучик,

И тишину разбавит птичья трель».

«– Выходит, ты и впрямь, бродяга, счастлив?

Вот здесь, в отрепьях, в уличной пыли?»

«– Конечно! Помнишь, и Христовы ясли

В вертепе были. Сам-то счастлив ли?»

Прохожий от вопроса уклонился,

Одёрнув под пальто «Том Форд» пиджак,

Продолжил: «Но не тут же ты родился?

И до такого дна дошёл ты как?»

«– Не здесь дно! Дно – где подлость, зло и жадность,

Тщеславий поединок, раж грехов.

Вот этот мир и вызывает жалость,

В нём человек – под тоннами оков.

Себя предать в нём нужно, чтобы выжить,

Идти по трупам и интриги вить,

Тех унижать, кто послабей, «пожиже»,

Забыть мораль и сердце очерствить.

Подобный путь противен мне безмерно,

И этот груз как раз ведёт на дно,

Где пышным цветом расцветает скверна,

Там стать счастливым – точно не дано».

Бедняк потеребил свою одёжу,

Нехитрый «дом» протяжно оглядел

И продолжал: «Богатство ненадёжно,

И всякому достатку есть предел.

Но нет предела жадности людишек,

Которым лишь нажива – жизни смысл.

А прочее заботит их не слишком,

И без богатства день их горько-кисл.

Хотя скажу: несправедлив я к слову

«Богатство». Ведь оно – от слова «Бог»,

А не от слова «деньги». Это ново?

Конечно, нет. Но кто б подумать мог?

Совсем в ином значении приелось

И укрепилось в множестве умов:

Лишь деньги, деньги. Это, право, ересь.

Смотрю я глубже в суть привычных слов.

Ты одарить меня хотел подарком,

Как будто индульгенцию купить.

Мне от даров – ни холодно, ни жарко.

Люблю я просто здесь трущобно жить.

Конечно, не всегда и я был мудрым,

Когда-то также, жадностью влеком,

Я начинал погоню ранним утром

За доверху набитым кошельком.

Но, знаешь, мы, и добряки, и «змеи», –

В том всех объединив, я, верно, прав, –

Не бережём, не ценим, что имеем,

Оцениваем – только потеряв.

Когда моё здоровье пошатнулось,

Послал Господь мучительный недуг,

Вдруг всё внутри меня перевернулось,

Взглянул на «счастье» я иначе вдруг.

Я понял смысл, сокрытый в слове этом:

Да... Счастье – это просто. Просто жить!

Смотреть на солнце, упиваться светом,

Босым по полю летнему бродить,

Быть в здравии душевном и телесном,

Любить всё то, что видишь пред собой.

Вести себя по-доброму и честно,

За власть и деньги не вступая в бой.

Гармонию, царящую в природе,

Вдыхать и видеть, слышать, обонять,

Вкушать, держать – всё перечислил вроде.

Не всем такое суждено понять.

И вот, попавши в щупальцы чахотки,

С удушьем страшным, ломотой в кости,

Спиной согбенной, вяленькой походкой

Я эту философию постиг.

Чтоб только лишь вернуть былые силы,

Чтоб голос мой звенел, а не металл,

Чтоб ввысь не дом, а мой хребет прямило

Отныне и вовеки я мечтал.

Не сразу после дал мне исцеленье

Учитель наш Небесный, наш Господь.

Стоял пред Ним я, павши на колени,

Молил в слезах дух излечить и плоть.

И милость Он свою явил однажды,

И лик свой ясный – ясный лик Творца.

Мне стало матерьяльное неважно,

Я золотого развенчал тельца.

И после не сворачивал с дороги,

Хоть испытаний и хлебнул сполна,

Но удалось преодолеть тревоги –

На это сила мне была дана.

Меня потом и мучили, и били,

От холодов и голода стонал.

Но от меня ни ропота, ни гнили

Ни разу не добился сатана.

Когда ко мне отчаянье вплотную

Вдруг подходило, кажется – опять

Я должен песню петь совсем иную.

Однако я не воротился вспять.

Я продолжал себя считать счастливым,

Чем больше испытаний – тем сильней.

Я утешал других. Зверушек. Иву,

Когда зимой так зябко было ей.

Потери? Ладно! Если попускает

Господь лишенья эти для меня,

То наказаньем, может, в Рай пускает,

Даёт избегнуть адского огня.

Упорно говорю: «Спасибо, Боже!

За воздух, за закат и за зарю.

И пусть я стал презреннейшим из бомжей,

За всё, за всё Тебя благодарю!»

Весь монолог, который мною сказан,

Я прежде в мыслях часто говорил.

Пройдёт иной – под выхлопные газы

Брезгливо нос зажмёт. «Вот гамадрил», –

Подумает, меня окинув взором.

Другой зажмёт на запах от ведра,

А третий вшей увидит и, с укором

Взглянув, тотчас же поспешит удрать.

А я, представь, уже не замечаю

Ни выхлопов, ни грязи, ни шумов –

Тут стройка рядом. Вот попить бы чаю

На подаянье. И – в объятья снов.

А завтра снова будет день прекрасный,

Сквозь шум работ услышу певчих птиц.

И будет пища. И проложат ясно

Лишь слёзы счастья путь из-под ресниц».

Прохожий всё заслушал молчаливо,

Сказать непросто – внял или не внял.

Но, уходя, серьёзно, не шутливо

С поклоном пред бродягой шляпу снял.

Наверно, многим кажется убогой

Такая жизнь. Пусть. Спорить ни к чему.

Но тот, кто так же сильно верит в Бога,

Здесь тоже шляпу снимет. Я – сниму.

__________________

 

Петарды

 

Ёлок блеск, мишура,

на дворе Новый год.

Веселится, гуляет

беспечный народ.

Всех накрыло веселье

своим абсолютом,

Отзываясь в сердцах

самодельным салютом.

Молодёжь, что недавно

сидела за партой.

Мир их гаджетной скуки

взрывают петарды.

Вскинув руки, ребята

построились в ряд –

Смотрят, как огоньки

разноцветно палят.

Фейерверк. Небеса

в брызгах радужных пятен.

И шумят. Этот шум

так для слуха приятен

Поколению «пепси».

Он славно звенит так

В понимании тех,

кто не слышал зениток.

 

За потехой за той

из окна наблюдал

И украдкой платочком

слезу вытирал

Не Мороз, просто дед –

богатырь из былин –

Фронтовик, штурмовавший

когда-то Берлин.

Невдомёк было деду,

в нём кипела борьба,

Ну, на кой этим «пепси»

вот такая пальба?

Добровольно свой слух

оглушают они

В дедом прежде отбитые

мирные дни.

Вспомнил он звук похожий,

вспомнил пушечный залп.

Прокрутив «карту памяти»,

тихо сказал

Внукам резвым, пришедшим

с петард-фестиваля:

«Вам всё это по кайфу,

ведь вы не воевали.

 

Кто не знает о плене,

кто не знает о тлене,

Тем подай-поднеси

Шумовых впечатлений.

Бродит в вас, бродит в вас,

словно тень средь долин,

И старается вырваться

адреналин.

Добровольно опасности

ищете вы,

Не нырявши от танков

в глубокие рвы.

И найти вы на гладком

стремитесь пути

То, что сердце заставит

ваше в пятки уйти.

Мы ж, солдаты, желали

спокойных веселий,

В наши души мечты о них

прочно засели.

Чтобы мир, чтобы мир ваш

не взрывали хлопки,

Как мы были бесстрашны,

как мы были ловки.

Где огонь полыхал,

где не виден был край,

Получали мы тот

ненавистнейший драйв.

Мы от пота и крови

промокали до нитки,

Чтобы вы никогда

не слыхали зенитки».

 

Сидя после беседы

на зимней веранде,

Внуки думали долго

о своём ветеране

И, как дедушка, слёзы

они вытирали,

И покой однозначно

теперь выбирали.

Нет, не нужно им больше

судьбу искушать,

И сердца тех, кто мир

даровал, иссушать

Тем игрушечным громом –

врагом тишины –

Им, счастливцам, не знающим

грома войны.

_________________

 

Посмертный друг

 

Сквозь дым, застилающий землю глухой пеленою,

Сквозь чёрный туман, занавесивший вёрсты вокруг,

Вперёд продвигаются мощной сплошною стеною

Ватаги орудий в прицеле недружеских рук.

 

Огромные орды идут неотвратно, упрямо –

Пехота за артподготовкой спешит наступать.

За нами как будто разверзлась невидимо яма,

Готовы мы насмерть сражаться за каждую пядь.

 

Сошлись два полка, как два тигра в бою за добычу,

Обстрелы, осколки гранат, автоматов пальба.

Такой на войне уж сложился давненько обычай:

К любому исходу свестись может эта борьба.

 

И каждый из этих полков так отчаянно бился,

Был целостен как монолит. Помощь тут не зови,

Ведь вдруг монолит, как от взрыва, стремглав расщепился:

И стенка на стенку сменилась на ряд визави.

 

И мой автомат, как назло, почему-то заклинил,

А ряд визави только ширился, словно каскад.

Таких, как сейчас, устрашающих, давящих клиньев

На озере Чудском не строилось веки назад.

 

У каждого личный противник. Я даже не видел,

Как мой на меня наскочил, будто раненый зверь.

Я мысленно всех перечислил, кого я обидел,

Кому что-то должен сказать. Да уж поздно теперь.

 

Но вдруг мои мысли прервал удивительный случай:

Парнишка нациста отвлёк от порыва атак.

А думал секунду назад, будто я невезучий

И с жизнью проститься придётся в столь юных летах.

 

Я знаю его, удалого, вихрастого Вовку,

Который на фрица сейчас неотступно идёт

И целится в сердце ему, наставляя винтовку, –

Не каждый у нас в разнарядке имел пулемёт.

 

Но «Шмайсер» покруче, он в лапах у злобного фрица,

Который в свой выстрел вложил злость и лютый запал.

И Вовка отважный, едва ли успев удивиться,

Как будто подкошенный замертво навзничь упал.

 

Меня не заметили. К Вовке, лежащему в яме,

Я полз по дороге окольной, где множество мин.

Мы с Вовкой вовек никогда не бывали друзьями,

Скорее напротив: всегда враждовали мы с ним.

 

Влюбились когда-то в одну удалую дивчину,

Была она первой красавицей средь наших сёл.

Но мне оказалась дивчина тогда «не по чину»,

А Вовка, хоть ровня по званию, лучше во всём.

 

Играл на гитаре и пел, танцевал, анекдотил,

И классику, словно артист, вдохновенно читал,

Везло ему в картах, в любви, на рыбалке, охоте –

Конечно, такому, как он, я, простак, не чета.

 

Красавица сердце ему отдала без оглядки.

Но их разлучили. Ребята теперь на посту.

Другая уж строит ребят в боевые порядки,

Другую ту Родиной звали – разлучницу ту.

 

Дополз я до Вовки в каком-то смятении жутком,

В пластунский свой путь я вложил всю возможную прыть.

Попробовал рану закрыть наспех сделанным жгутом.

Но поздно. И только глаза ему смог я закрыть.

 

От пули избавив меня, сам её не избегнул,

Лежал предо мной он. Я был так отчаянно зол.

Я жизни готов обменять наши. Бедный я, бедный.

Но так получилось: впервые его «обошёл».

 

Сквозь дым, застилающий землю глухой пеленою,

Сквозь чёрный туман, занавесивший вёрсты вокруг,

Как будто бы в чистой росе, что прозрачна весною,

Отчётливо видно, кто враг, а кто всё-таки друг.

_______________

 

Солнце, жарь сильней, раскалённей жарь!

В облаках скрываться теперь нет смысла.

Пусть педант и паинька календарь,

Словно в кинозале, рассадит числа

По местам своим. И не сдвинуть их.

Все места – согласно входным билетам.

Только мой прыгучий и резвый стих

Прям сейчас уже так и рвётся в лето.

___________

 

Танковый батальон

 

Опять вперёд, и так который день,

«Назад ни шагу!» – нам приказ привычен.

Навстречу надвигает грозно тень

Гигант стальной. Он дерзок и набычен.

 

Я сжал в кулак нагрудный медальон,

Который подарила в детстве мама.

Вперёд идёт бесстрашный батальон

Гигантам навалять по первой самой.

 

Нырнули в башню: танк – броня и склеп,

Прицел у пушки навели яснее…

От выстрелов, от дыма я ослеп,

Надежды выжить нет – и Бог бы с нею.

 

Врага успеть хотя бы одного

Отправить с поля боя в ад кромешный.

И более не нужно ничего.

Вперёд, пацан, – шепчу себе, – не мешкай!

 

Мой танк сплошным обстрелом опалён,

Прорезан корпус бронебойной пулей,

Но не один я – целый батальон

Жужжит на взводе, как пчелиный улей.

 

Готовые сражаться до конца,

Плечом к плечу мы бьёмся. Вместе. Рядом.

Броню, что покрывает нам сердца,

Кумулятивным не пробить снарядом.

 

Хоть горизонта вражеской гряды

Не видим, а вокруг – своих останки,

Как прежде, мы решительны, тверды.

Стальные – это мы, друзья! Не танки.

 

Когда пробьёт наш общий смертный час,

Когда дотлеет общей жизни кромка,

Зароют всех в одной могиле нас,

Одну на всех напишут похоронку…

 

Наш голос над погостом прорастёт

И прошумит берёзой или клёном,

И ни одна метель не заметёт

Земли, спасённой нашим батальоном.

_______________

 

Три веры

 

Верую в Бога давно – сколько помню себя.

Громко скандируя или чуть слышно сипя,

Я возглашала: «Бог есть, Он на Небе живёт!

Всем заправляет и нити людских судеб вьёт!»

«Кто мы? Откуда взялись?», – не гадала на гуще.

Всё признавала Им созданным – Им, Всемогущим.

Боженька зло победит. Сгинет адова сера.

Думала, это и есть настоящая вера.

 

Выросла. Стала вникать... Хватит этого разве?

С Господом нужно иметь и обратные связи.

Делать угодное Богу – но что? – надлежит нам,

Полюшко жизни засеивать праведным житом.

Стала прилежно молиться и в церковь ходить,

Крест налагать и тому же попутно учить.

Трудно себя побеждать, но грешить стала «в меру».

Думала, это и есть настоящая вера.

 

Только мир Господа глубже. И Лика в Нём три.

Бог же взирает не сверху на нас – изнутри.

В душах живёт, а не просто присутствует рядом.

Мы не спасёмся одним лишь церковным обрядом.

Исповедь – это ещё не само покаянье.

Щедрость – не то же, что нищему дать подаянье.

Сложно стать праведной сутью своей, а не внешне

И осознать себя самой презренной и грешной,

Мыслью, не только делами благое творя,

Кротко молиться: «Да сбудется воля Твоя!», –

Как бы поступок «врага» ни казался нам дик,

Не осуждать, а за Богом оставить вердикт,

Не возгордиться успехом, что Богом дарован,

Жаждать Пришествия – а не бояться – второго,

Искренне ближних любить, не по долгу и страху,

Смело за Бога идти хоть на бой, хоть на плаху,

Смысл своей жизни в том видеть, чтоб Богу служить

И со смиреньем, без ропота, век свой прожить.

Скажете, так невозможно, всё это химера?

Нет, это просто и есть настоящая вера.

_________________

 

Фронтовая музыка

 

Петля скрипичного ключа

Ей лихо брошена на шею,

Она идёт через траншею,

Груз песен спетых волоча.

Когда-то неженкой была,

Училась в музыкальной школе...

В какой-то прежней жизни, что ли,

Где не было тревог и зла?

Затих, не доиграв, концерт.

Гром пушек грянул звонче музык,

И прочно завязались узы...

Фронт. Медсестра и офицер.

На неизведанной струне

Теперь играет. Пальцы стонут...

Он кровью, вязкой кровью тронут –

Ей нынче данный инструмент.

Не в силах кровь она унять.

Скорбь не впитают бинт и вата.

Но разве в этом виновата:

Что ненадёжна так броня,

Что бомбы у врага точны

И остро режутся осколки,

Что так пронзительны и долги

Дни в ожидании весны?

Она с оружием другим

Воюет, зная, что так надо,

Чтобы сыгрались серенада

И марш победный – жизни гимн.

_________________

 

Фруктовая загадка

 

Всё думаю: любовь – какой же фрукт?

Она порою созревает – вдруг.

Порой её рождает многолетник...

Глядят кишмишем чёрные глаза,

А сердце оплетают, как лоза,

О вас двоих навязчивые сплетни.

 

Любовь – бывает крупный виноград,

Который, разбиваясь, словно град,

Со спиртом оседает по бутылкам.

И этот дар скудеющей лозы

Бросает от улыбки до слезы

Способных к выраженьям чувства пылким.

 

А может быть, любовь – это хурма.

Её рождают осень и зима,

Хоть день рожденья в принципе не важен.

Не привереды, взявшие с лотка,

Дивиться будут: ешь её – сладка,

А после как-то очень сильно вяжет.

 

Похожа и на яблоко любовь,

Она железом наполняет кровь.

Не справились – и зубы поломали.

Но даже вроде справились сперва,

Как вдруг – неосторожные слова,

Что побегут прострелом по эмали.

 

Бывает, жизнь идёт то вкривь, то вкось,

Как вот любовь – заветный абрикос:

Манящий, ароматный, сочный, сладкий.

Но радоваться, право, не резон,

Короткий слишком у него сезон.

Увянет он, его покроют складки.

 

Хотя сердцам, родным и дорогим,

Полезен плод сушёной кураги,

Но неказист он, сжуренный целитель.

И тщетно будет, складки обнажив,

Твердить: любви все возрасты нужны.

И призывать: не внешнее цените.

 

Бывает, что любовь лежит ничком,

Повержена то ль бурным клубнячком,

То ли игривой, ветреной клубничкой.

Клубнички век недолог, меньше, чем

У абрикоса даже. Съем, не съем –

Хоть поделюсь в Вконтакте на страничке.

 

А может, вишня – весточка любви,

Что нам была оставлена людьми

Счастливыми и жившими без тягот?

Но косточка в ней – мякоти крупней,

И неженка, устав бороться с ней,

Изгнал её из фруктов в гущу ягод.

 

Сладка любовь, как в августе арбуз,

Но тяжела. И этот тяжкий груз

Одной не дотащить. А вот вдвоём бы...

И чтобы легче, пнёшь его – и вскачь

Он понесётся, словно Танин мяч,

Но не домой, а в недра водоёма.

 

Нет, эврика! Любовь – это гранат.

Она, как небо, выше всех громад,

Краснее солнца, горячее лета.

Но как разрежешь – сок, а может, кровь

Из сердца брызнет. Вот и вся любовь.

И весь гранат Желтковского браслета...

 

Брожу по саду, полному чудес.

Он хитроумней, чем суровый лес,

Его сажали не ветра, а люди ж!

Обнимешь сад, насколько хватит рук.

Любовь... Любовь... Какой ты всё же фрукт?

И что за фрукт – твой прЫнц, кого ты любишь?

___________________

 

Хоть царствам природы неведом мятеж,

Но в них зашатались устои.

И хоть обитатели в царствах всё те ж,

Стабильности ждать им не стоит.

Идут им на смену другие гряды

И «дикость» всю вытеснят скоро.

Пока на пенёчках грибные ряды

Родятся, как истина, – в спорах.

Но «дети» природы наивны, слабы,

Наги пред научным «тараном».

И вырастут скоро иные грибы,

И будут они из урана.

К своей центрифуге плотнее приник,

Работает рьяно с прибором

Научно-технический, новый «грибник»

С завидною ловкостью вора.

О, Боже, хочу я Тебя попросить

Не только себя даже ради:

Пусть дождик, что будет потом моросить,

Не выльет на головы радий.

Молю, сохрани нашим детям всё то,

Что предки для нас сберегали.

Пусть реки, что свой покидают исток,

В обнимку бегут с берегами,

Моря, океаны, озёра, леса,

Обильные парки и скверы –

Прогресс на костях пусть не будет плясать.

К Тебе обращаюсь я с верой.

Мир фауны, Боже, спаси, я прошу,

Оставь даже крысу и кобру.

Быть может, не в праве просить, ведь грешу.

Но всё же прошу, ведь Ты добрый.

Прекрасная флора пусть будет цвести

И пышность свою не убавит.

Грехи мои, Боже Вседобрый, прости.

Хоть знаю: просить я не вправе.

Букашка и дерево, птичка и куст,

Цветочек, травинка, лишайник

За наши грехи не страдают же пусть:

Ты жизни за нас не лишай их.

______________

 

Я хочу быть немного Бродским,

Чтоб меня с моим носом с горбинкой,

Строгим блеском очёчных дужек

И нарядом простым, неброским

Прописали бы, как аскорбинку.

Даже пусть не любили б дюже

Или походя оскорбили,

Но считали лицом эпохи.

Перспективы весьма неплохи.

И бродить я хочу, не пасуя пред бродом,

По дороге, ведущей к нездешним свободам.

 

Может, буду чуть-чуть Есенин,

Жить наотмашь, резво и скоро,

Бесшабашностью всех дивить.

И легко в деревенские сени

Забегать, обнимать просторы

И черёмухе кудри вить,

И общаться с рощей осенней,

Языком говорящей берёзовым,

На коне восседая розовом.

 

Я хочу подражать в непохожести,

Через слепок себя обрести,

Избегая банальность и штамп,

Чтобы шёл изнутри, из-под кожи, стих.

Как Цветаева, страстью цвести,

Быть Художником, как Мандельштам.

 

Перекидывать строфы, как мячик,

Я хочу Маяковским маячить,

Словно маятник времени нашего.

Или, может, без дрязг и склок,

Воспевать красоту, как Блок,

Даже, может, её приукрашивать.

 

Или дальше ступить в неизведанный век

И смотреть, словно Кедрин, куда-то наверх,

Где зияют во свете незрячие очи

Ослеплённых сатрапом талантливых зодчих.

Но подумала я хорошенько…

Лучше быть хоть чуть-чуть Евтушенко.

Он же тоже хотел взять у всех по чуть-чуть,

А избрал тот единственный – собственный – путь.

И, наверное, многое сделаю,

Чтобы стать хоть чуть-чуть его Беллою,

Горделивою лебедью белою

Перед стаей ворон оголтелою.

 

Быть на всех них похожей хочу я,

Век грядущий в минувшем почуять,

Черпать силы у гениев оных,

Но не быть никогда в эпигонах.

Стать похожей на них не манерой,

А какой-то безмерною мерой,

Глубиною сердечных томлений

И ума высотою стремлений,

Широтою души, остротою пера…

Только в Вечность пока мне ещё не пора.