МИР В ЗЕРКАЛАХ КАК ВЕЧНАЯ ТАЙНА ИСКУССТВА

МИР В ЗЕРКАЛАХ КАК ВЕЧНАЯ ТАЙНА ИСКУССТВА

Читая Андрея Душечкина-Климова…

Заглянув в зеркало текста,

можно познать нечто помимо самих себя.

К. Дж. Ванхузер, «Искусство понимания текста»

Подайте зеркало,

Я в нём хочу прочесть…

У. Шекспир, «Ричард II»

1

«По первому своему жизненному призванию Андрей Душечкин-Климов, безусловно, артист. Драматический. Яркий. Сформировавшийся. Никем иным он стать просто не мог, ибо родился в театре, в актерской семье… Театр вошёл в него генетически. <…> Сегодняшний Душечкин-Климов – литератор, чью книгу держит в руках читатель, человек ищущий, мятущийся, сомневающийся во всём и в себе самом – в первую очередь. Фрагменты его произведений (он так и пишет – фрагментами), подобны на вспышки озарения, рождённые измученным подсознанием. Они кратки и пронзительны, откровенны и неподдельно правдивы. Такое нельзя выдумать. Просто беспокойная совесть вслух заговорила о вечном. И явила нам принца с «Белой тетрадью» в руке…» – так замечательно сказал, предваряя книгу Андрея Душечкина-Климова «Отражения», лауреат Национальной литературной премии Беларуси, известный поэт Анатолий Аврутин. Столь необычный поэтический феномен не только видения мира, но и собственного существования в нём Андрей Душечкин подтверждает в своих стихах «Импровизация»:

Я мысленно черчу сюжет построчный точный.

Не отрываясь, не дыша, стал частью я карандаша,

И по бумаге я вожу рукой, согнувшейся дугой...

Без остановки, без сомненья пишу свои стихотворенья.

Пишу я белые стихи, пишу я черные стихи.

Пишу я серые стихи, пишу бесцветные стихи.

Пишу…

Люди, к сожаленью, очень мало берут из того, что им дано на земле… Сама жизнь – тоже немалое творчество. И поэзия – это искусство примирения с жизнью. Без поэтического восприятия жизни и искусства не может быть актёра, ведь чувство прекрасного – величайший дар, доставшийся нам от поры детства. Лишь те, кто его сохранил в себе, остаются творцами, наполняя мир светом и красотой. Словесное искусство, литература не противоречат театру, а сочетаются с ним, ведь одно мудро продолжает другое. Но всё же первородство художника остается. «Лист бумаги – волшебное зеркало, я загляделся в него навсегда…» – подобное может написать лишь человек, тонко ощущающий магическую силу искусства во всех его бесконечных проявлениях. А. Душечкин является именно таким человеком, до самозабвения преданным, целиком и полностью принадлежащим вечному искусству. «Я совсем не литератор, и моя литература является образом моего поведения», – открывался читателю в повести «Дорога к другу» М. Пришвин. Предельно открыт и А. Душечкин, его поэзия дышит доверием, она сразу впускает в себя, тихо входит в душу, вселяя покой и уверенность. Людей, пишущих стихи, сегодня тысячи. Но поистине подлинной, а не просто сочинительством, считается та поэзия, которая в хаотичность настоящего привносит гармонию, помогая справляться с пугающей реальностью. Творчество – потрясающая вещь, то уникальное качество, чем мы проявляем себя на земле. И А. Душечкин как творческая личность стремится выразить себя максимально разносторонне, пробуя и проявляя во многих художественных ипостасях.

Прозаик С. Довлатов был предельно конкретен, когда говорил: «Я не сулил читателям эффектных зрелищ. Мне хотелось подвести их к зеркалу». Пристально всматривается в себя, в окружающий мир и А. Душечкин, находя в его зеркальных отражениях осколки разбитых человеческих судеб, которые он тщательно собирает и создаёт своеобразную разноцветную мозаику, что когда-то в детстве делали все мы. «Я разбивался вдребезги всю жизнь, / Сметая осколки…» – неподдельно искренни его строки, будто режущие по нервам оголенной души. Автор соблюдает главное условие поэзии – его лирическое произведение всегда коротко! Зеркало – ключевой образ, волшебный предмет, завораживающий зеркальностью отражений, предмет, мистически притягательный, когда задумываешься, где же зеркальная грань, что за нею? Зеркала действительно видят отражениями, изменчивыми и разными, порой убийственно опасными, безжалостно высвечивающими человеческие пороки.

Приходит ночь,

И, в зеркале напротив,

Я вижу отражение себя,

И тот второй глаза свои отводит,

Как будто и не знает он меня...

Он говорит: – Не засмотрись, опасно,

Не любят отраженья зеркала,

Твое второе я хитро и властно

Себя же забирает у тебя.

И шепчет в тишине ночного мрака –

Ты опусти глаза и не смотри,

Ты смотришь, как бездомная собака,

Которой выжить нужно до зари.

И дальше – больше: где твои надежды,

Куда ушли и где теперь они?

Их съела моль, как старые одежды,

Погасли, как ночные фонари.

И долго будет этот шепот слышен,

И смысла нет оспаривать его,

Как будто небо стало еще ближе

И смотрит в одинокое окно.

2019г.

Стихи эти убедительны философской парадоксальной глубиной, они приоткрывают тайну двоякой загадки вселенной, пронзающей всё наше бытие, состоящее из противоречий и контрастов. Однако не стоит забывать: главное дело художника – нести красоту и добро, нести людям свет. И А. Душечкин, подобно герою Ф. М. Достоевского князю Мышкину, верит идеалистическому утверждению, что мир спасёт красота. Спасительная красота природы и искусства способна творить чудеса. Настоящий художник растворяется в своей живописи, а настоящий поэт, безусловно, исчезает в своей поэзии. Впрочем, здесь тоже есть неизбежные диссонансы. Вспомним ту же М. Цветаеву, оставившую в своих дневниках неоспоримую запись: «Дело актёра и поэта – разное». Г. Гейне продолжил мысль, сказав следующее: «Театр не благоприятен для Поэта, и Поэт не благоприятен для театра». Но вопреки всему, А. Душечкину удаётся и совмещать, и дополнять эти две непростые категории. Возможно, сама поэзия – не основное в его стихах, а первостепенное – день, отданный театру, его Величеству Искусству… Здесь важно таинственное и неуловимое соединение того и другого. Нечто аналогичное было у В. Маяковского, когда он словно припечатывал к стихам свой пройденный день, будучи абсолютно свободен в творческом поиске, в смелом полёте слова. Художник должен интуитивно обладать и пушкинским свойством – уметь превращать прожитый день в серию незабываемых афоризмов. Ничего не упустить, запечатлеть каждый день, словно мгновенье вечности, невероятно хочется и А. Душечкину. А иначе зачем жить и творить?!  

Поэтому не стоит придумывать что-то излишнее в плане критического анализа его лирических произведений, когда всего лишь нужно обратиться к самой поэзии автора и сопоставить её во времени, ведь всё остальное он сделал уже до нас с вами, талантливо создавая собственный день и в жизни, и на сцене, вписывая его не только в свои литературно-художественные произведения, но и в общий контекст творчества и нашего бытия.

Жизнь человека, пожалуй, одно из самых сложных искусств, которым ему приходиться овладеть в совершенстве, чтобы добиться поставленных целей. В её непрерывном ключе обновления и развития интересно проследить и литературное творчество автора, начиная с его ранних опытов. О чём же эти стихи? Они проходят и высвечиваются всеми своими гранями через призму театра. «В сущности Искусство – зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь», – излагал свои оригинальные художественные взгляды в книге «Портрет Дориана Грея» утончённый эстет-романтик О. Уайльд. «Горбун любил, / Не зная, что горбат, / Он жил в краю, / Где нет зеркал и солнца, / И видел небо, стоя на краю, / И рисовал торжественные кольца…» – можно быть счастливым, обманывая себя, как и в этом старом красивом сюжете, нарисованном А. Душечкиным, но лишь пока ты пребываешь в неведении, пока твоё тайное не стало явным в безжалостном мире людей и зеркал. «Он плакал, как ребёнок у воды, / Увидев отражение своё» – не так ли уходят сказки и разбиваются мечты, зеркальные осколки которых ранят душу и сердце?! Или, возможно, «искусство для искусства», о чём в повести «Дуэль» критически замечал писатель-реалист А. Чехов. Не секрет, что извечные этические проблемы неизбежно сталкиваются с проблемами эстетическими. «Я Вас не вдохновил – мир рухнул, сцена тоже, / Отвергнут лицедей, несбывшийся поэт. / Не вдохновил я Вас, но видит Бог – и что же? / Я всё равно дарю Вам грустный свой сонет», – призрачно всё, не повторить точь-в-точь сыгранную однажды роль, слишком многое уходит в небытие, но зато можно оставить себя в слове, которое будет сиять сквозь темноту и мрак и будет освещать твой путь ярче огня, уверен А. Душечкин. Кто понял власть слова, тот всю свою внутреннюю суть перенесёт на чистый белый лист, навсегда связывая с ним жизнь и судьбу, радости и неудачи. Стоит бросить мимолётный взгляд, и зеркало не отпускает, магически притягивает к себе. «Утром встану, гляну в зеркало – / Как ничтожен я и мал! / Нет в глазах чего-то цепкого. / Телом хил и в жестах вял… <…> И с огромным наслаждением / Дую дымом в свой же лик. / Зеркало – лишь отражение. / Хоть и мал я, а велик!» – не без лёгкой иронии, не обманываясь, видит поэт собственную двойственную природу, отдавая предпочтение единственной истине и личной вере. Однако есть великое и малое. Я прост и сложен – автор и так может себя представить.  

А. Душечкин всегда ищет согласия, внутреннего равновесия в жизни и творчестве. Его поэзия соткана из трепетной нежности, доброты и любви, она насквозь пронизана светлой грустью и человечностью. Ему безоговорочно веришь, идёшь навстречу, откровенно и доверчиво включаясь в совместный философский разговор: «Вот и вечер пришёл, мне пора начинать перекличку – / Все ль со мной мои чувства, тревоги, мечтания, сны. / Я держу свою душу, ожившую, словно синичка, / Что сидит на ладонях беспечной зелёной весны». Здесь не обойтись без летящего грибоедовского изречения: «Я как живу, так и пишу свободно и свободно». И наверняка без волнующего есенинского: «…я пишу, как дышу». Органично естественен и А. Душечкин, нашедший свою собственную стезю, свою «веру в Отчизну, в мечту и надежду», когда полон благородного желания призвать нас к духовному единству: «Что ж со мною осталось, / Выходите, кто первый по счёту, / Если я не убил вас, тревожные чувства любви. / Как вы верили мне, когда я призывал вас к полёту, / Мы летали не раз, отзовитесь, родные мои», – он переполнен восторгом от ощущения подлинных эмоций.

Произведения А. Душечкина отличает лаконизм, чувство такта и меры, та природная скромность, что даётся человеку от рождения; авторские тексты не перенасыщены излишней детализацией, они скорее скупы до филигранной чёткой простоты. Поэзия лишь тогда становится настоящей, когда обретает свою исконную почву. Для А. Душечкина такой почвой в творчестве является воплощение универсальных понятий: Родина и национальная культура. Казалось бы, совсем обычные стихи, очень близкие и понятные, но так берут за душу, цепляют своей очевидной искренностью, неподдельной ясностью, своим слиянием с родной землёй, и ты словно растворяешься в них, тонешь без остатка:

Я горжусь березами твоими

Белорусский край, любимый край!

Синим лесом, клином журавлиным

И тропинкой, уходящей в даль...

Озером, куда глядело детство,

Лодкой у причала, а еще

Той молитвой, что молюсь я с детства,

Тихо, с придыханьем, горячо...

И хочу я в той земле остаться,

Где родился, где прошел мой век...

И хочу я именем назваться –

Белорусский русский человек.

И разве не прав был Д. Гранин, когда говорил о том, что «талант искренности даёт результаты не меньшие литературного»?! Поэтому в литературе без этого не обойтись. Хотя есть и иное – загадка привычных слов, создающая нечто неповторимое. Как это случается никто не знает, откуда нисходит к поэту чудо стихосложения, невидимое для всех остальных?! Пред нами другое стихотворение А. Душечкина – «Мираж», в котором тоже ничего лишнего, ничего необычного, но… Определённый секрет всё же есть. Мы будто находимся внутри нарисованной автором картины, абсолютно законченной, очаровывающей эскизностью лаконичных строк.

Небо звезды созвездия.

Ни грехов, ни возмездия,

Ни похвал, ни хулы.

И единственно вечный –

Млечный путь бесконечный

От звезды до звезды...

И под всей этой роскошью,

Под дождем весь промокший

Я в избенке сижу с узелком.

И простая девчонка,

В материнской кофтенке,

Угощает меня молоком.

Сравнения – вещь неблагодарная, порой даже губительная, хотя на ум приходит и рубцовское волшебство: «В горнице моей светло. / Это от ночной звезды. / Матушка возьмет ведро, / Молча принесёт воды». Нет, конечно, А. Душечкин – не Рубцов, но никто не станет отрицать очевидное: он смог прикоснуться к волшебству, пусть по-своему, но поэтический ларчик, такой манящий и заколдованный, приоткрыл…

Между тем, при всей положительной ауре и энергетике его поэзии – стихи, относящиеся к раннему периоду творчества, не получили должного художественного развития. Видимо, в них прослеживается больше риторичности, сквозящей афористичности, когда стихи новые уже обладают и яркой метафорой, и ассоциативностью, и парадоксальностью, что говорит о значительно возросшем поэтическом мастерстве их автора!

В произведениях А. Душечкина неотступно присутствуют два отражающих или взаимоотражающих объекта, а точнее, три: писатель – зеркало – читатель. Параллель скорее философская. К примеру, обратим внимание на стихи, написанные им в 2018 году. Они очень разные, но есть и объединяющий момент – их связывает моментальная вечность, ощущение полёта, устремлённости в наше завтра. «Два неба» – символическое название новой книги поэзии А. Душечкина, посвящённой Ирине Костьяновой, включающей произведения 2018-2019 годов. Бескрайнее небо, странствующие облака обволакивают все поэтическое пространство, соединяя небесное и земное. Небо высокое, таинственное и великое, если долго в него смотреть, то ты обязательно в нем отразишься и полетишь, забрав с собой самое дорогое. Так в одноимённых стихах «Два неба» мы видим отражения любви как бы в отдалении, любви, разделённой во времени и пространстве, но она приближается, и неуловимое чувство горечи, не лишенное светлой надежды, рождает единый образ влюбленных:

Два неба, разделённые водой…

Два сердца, разделённые дорогой…

Нас суждено с тобой такой судьбой

Идти друг к другу, встретясь у порога…

А за порогом будет снова даль,

Безжалостно-прекрасная, чужая.

И разлилась по сумеркам печаль,

И птица спит, как будто неживая…

Но день придёт нежданный в этот мир,

Протянется к нам клином журавлиным,

Коснётся наших рук и, как факир,

Соединит наш образ воедино…

Как видим, произведения о любви наполнены душевной и физической болью. Бывает ли вообще счастливая любовь? Л. Н. Толстой считал, что любовь способна уничтожить смерть, что она способна внести в жизнь «нечто осмысленное», она «из несчастья делает счастье». Любовное прозрение настигает лирического героя в стихотворении «Я не буду с тобой никогда… / За окном тишина и дождливо… / Как туман растворились года, / И лежат за спиной сиротливо. / Но однажды холодный октябрь / Нам подарит случайную встречу…» – и, если предмет любви вдруг исчезает в реальности, то в природе и в жизни он остаётся, как в зеркале. Подтверждение этому мы находим в стихах поэта: «Я тебя потерял, / Я тебя навсегда потерял… Только я не скажу… <…> И в глаза мне посмотрит / Золотисто-печальная осень…»  В книге «По ту сторону зеркала» А. Душечкин скажет об этом состоянии потери, используя сценический образ: «Человек, потерявший любовь становится похожим на куклу <…> Всё вроде бы двигается, только – неживое». А вот ещё стихи, будто продолжающие предыдущие: «Я оставлю тебе, словно в зеркале, / Свое отражение, / Хочешь, смотри, / Разметались, как косы, / И жалят, как осы, / Стрелы зари, / И любовь, неуемная, поздняя, / Осенью смотрит в глаза…» – и этот пронзительный взгляд, мерцающий в зеркалах, не исчезает, он остаётся там навсегда.

Нельзя не отметить, что категория философичности, внутренняя сосредоточенность меняют окраску произведений А. Душечкина, взгляд поэта становится более пристальным, а строка более выверенной и основательной. У него нет претензий на величие, нет амбиций. Театральный успех он не ставит в один ряд с литературным. Вероятно, он прав. Потому и напишет кратко: «Я научился просто жить…» – жить по-ахматовски мудро и терпеливо, заглядывая вглубь себя самого. Здесь неслучайны и стихи «Молитва» – раздумья о конечности земного пути, когда «напрасно слезами прощенье вымаливать / Будет всё, как написано в книге времён…», когда «одинокому сердцу» остаётся лишь «попросить тишины и предутренний сон…» – всё происходящее в мире закономерно и предопределено свыше, как в экклезиастовой книге судеб.

Причем интересно и то, в чём мы не перестаём убеждаться, литература, как и театр, никоим образом не противоречит и искусству живописи, а наоборот сочетается с ним, взаимодополняя друг друга. Живопись и поэзия идут рядом, они неразрывны. Эти «души изменчивые приметы», которые, как считал Н. Заболоцкий, дано запечатлеть лишь живописи, А. Душечкин и переносит на своё поэтическое полотно. Язык его довольно прост, светел и чист, сродни прозрачным акварельным краскам. Недаром А. П. Чехов предупреждал: «Берегитесь изысканного языка…» Стихи А. Душечкина можно вдохновенно проиллюстрировать, взяв перо и белый нетронутый лист: «Давай я нарисую нашу жизнь, / Словно картину на листе бумаги, / Мне нужен карандаш и чистый лист, / Ну и немного творческой отваги… / Там будет дом, где окна на рассвет, / Где росы утренние бликами согреты, / Где нет разлук и расставаний нет, / И птица вьёт гнездо неслышно где-то». Человеческую жизнь поэт представляет, подобно живописцу, иллюзорно и призрачно, хотя на самом деле жизнь гораздо обманчивей. Великие полотна умеют хранить бесценные краски веками, когда в действительности можно увидеть обратное: «И краски стёрлись и ушли / С твоих картин…» Буквально в каждом стихотворении чувствуется рука мастера-живописца, создающего импрессионистические сюжеты, чувственные и неуловимые. Какое у любви лицо? Возможно, такое: «Дождь бросил капли на стекло, / Словно художник на картине / Нарисовал твоё лицо, / И в этой мокрой паутине / Отчётливо, словно живой, / Дождливый вижу образ твой…/ И дождь всё шёл, бросая краски…» Используя сочетание контрастных цветов: белого и чёрного, красного и жёлтого, он поражает графическими непроизвольными переходами и весьма неожиданными слияниями: «Зачем ты так светишься в этой тоске… / Как белое солнце на чёрной доске, / Как красные камни на жёлтом песке…» – где предстают все краски мира, будто на полотнах К. Малевича с его пластичными фигурами, с его захватанным многими руками «Чёрным квадратом», с его трагической жизнью-смертью. «…Вижу я отраженье миров / В очертаниях старых картин…» – поэтические строки ведут к книге А. Душечкина-Климова «Отражения», к лирическому эссе «В музее». Именно там всегда ощущается магическое воздействие искусства – молчащее искусство живописи, владеющее в полной мере, в отличие от мира людской суеты, этим великим искусством молчания. «<…> И люди послушно переходят из века в век. Разные шаги, разные ноги, разная обувь, разные люди… Из века в век! Бегут, идут, спотыкаются, шаркают, цокают… А картины, скульптуры, костюмы и кинжалы молча смотрят на всё это своими спокойными, вечными глазами. Из века в век», – давно понял актёр и поэт непреходящую суть вечного искусства, сполна узнав, что и в новом столетии художник всё так же одинок. Лишь он и искусство – бесконечное отражение времени и эпохи. Или, скажем, такой неповторимый и сюрреалистичный сюжет произведения из новой книги «Два неба»: «Пойдём с тобой гулять по облакам, / Пойдём бродить / По крышам и домам, / Как на картинах, что писал Шагал, / Прислушиваясь к призрачным шагам… / Уйдём с тобой до самых до небес, / Туда, где солнце очертило круг, / Соединив касанье наших рук…» (2019 г.) – перед нами, волшебно написанный А. Душечкиным, – немеркнущий сюжет влюблённых с их безудержным фантастическим полётом, с их восторгом и надеждой.

По своей природной, органической сути А. Душечкин – лирик, тонкий, образный, предельно открытый. «Упади мне на губы, как дождь, / Я пустыня, а ты вода», – да, он бесконечный лирик, исходящий переполняющей его нежностью. А в лирическом эссе «Откровение» он и прозу пишет на языке поэзии: «<…> Когда-то очень давно, когда я был маленьким мальчиком, мои карманы, ботинки и даже рот, нос, уши, глаза, были заполнены до отказа облаками, ночными звёздами, утренним туманом, осенним дождём… Стихи сыпались из моих рукавов, как остатки табака из папиросы, и весь я хотел, мечтал, просил только об одном – любить и быть любимым!» Любовь и талант – смысл жизни автора. И своё художественное творчество он рассматривает в философско-эстетическом измерении: Красоты – Добра – Истины. Ему близка литературная красота по Достоевскому, христианская красота, спасающая мир! И в то же время: познание красоты – это нескончаемый поединок взглядов, мыслей, идей. Лирический герой А. Душечкина живёт этой первозданной красотой, будучи очарован миром, он истекает чувствами, роняя свои «янтарные слезы любви»: «Ты, словно ушедшее море, / А может погасшие звёзды, / Оставишь на память вселенной / Янтарные слёзы любви». Поэт, соприкасаясь с экзистенциальными человеческими переживаниями, хорошо понимает, что нет на свете ничего более условного, чем понятие времени. Философская лирика – ключевой момент в творчестве А. Душечкина. Он сам и его герой смотрят на происходящее отстранённо и беспристрастно, как бы со стороны: «Хорошо, когда ничего не нужно… / Когда дождь прошёл и уже не душно, / Когда крылья опали – такие спасительные, – / И пришло понимание, что всё относительно…» И ещё стихи: «Однажды будет ночь… / Одна из тех ночей…» – которые наводят на размышления о конечности всего земного, когда «и голоса людей, / Которых ты любил, / Растают вдалеке / Подобно лёгкой зыби…» Явственно вырисовывается тема человеческого предназначения: «Средь тысячи дорог… / Ты выбери одну… / И не предай, прошу, призвание своё…» – что, безусловно, первостепенно для любого художника.

Среди устойчивых тем русской поэзии есть совсем не очевидная для современной словесности, одна из них – тема наших братьев меньших. А. Душечкин не прошёл мимо этих, молящих о помощи, глаз зверей и птиц. «Среди кварталов, зданий и кафе, / Средь шумных улиц, где витрины магазинов, / Потерянный щенок бежал в людской толпе, / Среди блестящих белых лимузинов…» – пронзительная жалость исходит от трогательных строк его стихов. Здесь автором выхвачено лишь мгновение из, полной драматизма, жизни. Рефлексия внутреннего мира заставляет его совершать самоанализ и анализ того, что вокруг. Мастерство «точной детали» – таков результат характерного мыслительного процесса по Чехову, который находил усталые, грустные человеческие лица, погружался в их жизни, проявляя к ним и ко всему живому свою ласку, нежность, сострадание. Признанный классик видел долг писателя в том, чтобы быть «беспристрастным свидетелем» человеческой жизни. Чеховский лиризм не мог не затронуть душу и такого талантливого и чуткого актёра, как А. Душечкин-Климов, сыгравшего одного из персонажей, «таинственного незнакомца», в красивом спектакле «Каштанка» по одноимённому рассказу выдающегося русского писателя. Режиссёр детских спектаклей А. Лялявский подошёл не совсем ординарно и по-детски к постановке известной истории, совершенно не однозначной, какой она нам виделась со страниц школьных учебников и хрестоматий. Спектакль Национального академического драматического театра им. М. Горького заставлял поразмышлять о том, насколько чеховское произведение подвластно уму ребёнка. Да, и взрослым он напомнил отдельные моменты этого, лишь на первый взгляд, простенького рассказа. «Всё человечество Каштанка делила на две очень неравные части: на хозяев и на заказчиков: между теми и другими была существенная разница: первые имели право бить её, а вторых она сама имела право хватать за икры», – такова философия собачьей жизни, которую по-чеховски, по принципу зеркального отражения, не трудно спроецировать и на наше бытие. А чего стоят воспоминания несчастной Каштанки о тех фокусах, что проделывал с ней Федюшка! «Особенно мучителен был следующий фокус: Федюшка привязывал на ниточку кусочек мяса и давал его Каштанке, потом же, когда она проглатывала, он с громким смехом вытаскивал его обратно из её желудка», – подобные душещипательные сцены, представленные Чеховым и всплывающие из нашей памяти, навряд ли могут оставить кого-то равнодушными. Наиболее насыщенные акценты спектакля – сны Каштанки, маленькой «рыжей собаки – помесь таксы с дворняжкой». Явь и сон отразились в этой старой истории, отнюдь не только доброй, в её завершении жизнь Каштанки возвращается на круги своя, уже ничем не удивляя: «Вспомнила она комнатку с грязными обоями, гуся, Фёдора Тимофеича, вкусные обеды, ученье, цирк, но всё это представлялось ей теперь, как длинный, перепутанный тяжёлый сон…» И вспомнились давние впечатления популярного рассказа, ожила, детская забытая боль, придавая ему новое звучание, выходящее за пределы текста.  

Пронзительная чеховская и есенинская жалость сопровождают эссе А. Душечкина «В зоопарке» (1997). Здесь аналогично есть, о чем задуматься: этичный и моральный аспект существования животных и птиц, которые в неволе долго не живут. «Да, прав был Джек Лондон, сказав «как мал человек и как велик…» Перед клетками с тиграми, львами и медведями мне всегда хочется извиниться. Такая тоска у них в глазах, такая обида, что самому завыть хочется. Говорят, что звери читают мысли человека по глазам», – с горечью за весь род человеческий замечает автор. Это, конечно, тонкое наблюдение. Ведь взгляд животного свидетельствует нам о целом мироздании, об искуплении перед самой природой за человеческое несовершенство и за то насилие, что человек допускает по отношении к ней. Тут же и любопытная авторская поэтическая ремарка, высвечивающая весьма неожиданное обоюдное сходство: «…мы похожи, подумал я. Слон и я, актёр, знаем, что такое – работать на публику»:

И все удовлетворены

прекрасно сыгранною ролью,

и лишь глаза его полны

нечеловеческою болью…

Поражает не совсем обычный финал эссе: «Выходя из зоопарка, я увидел пустую клетку, в которой стоял стул. Самый обыкновенный деревянный стул. Надписи на клетке не было, и для меня так и осталось загадкой, для кого же он был поставлен». Автор даже в устоявшемся и привычном видит двоякое очертание – этот бесконечный и непрерывный взгляд зазеркалья, в котором жизнь отражает реальность, а время – вечность. И А. Душечкин как бы вовлекает в культурный диалог с лучшими умами человечества, причащает к красоте. Мы знаем классические сближения: Чехов – Пушкин – Шекспир. Но они идут и в современность, сближая абсолютно разные вещи. Однако их нити сплетаются и на общем бытийном полотне получается пёстрый и разнообразный узор. Так или иначе, но А. Душечкин в любом случае имеет к ним самое непосредственное отношение. Более того, существует и родство литературное, родство не по крови, а по прочным связям духовным, открывающим перекрёстки многомерных художественных миров.

Нетленны слова Экклезиаста или Проповедника о том, что «есть время разбрасывать камни, и есть время собирать камни». Концентрируют внутренний образ, внутреннюю уверенность в себе, набирают силу, свежее звучание и новые стихи А. Душечкина, стихи более зрелой поры творчества, соединяющей и поэзию образов, и поэзию философских понятий. Надо отметить, их поэтический диапазон достаточно широк: лирика пейзажная, гражданская, городская, любовная, философская, нашедшая своё яркое отражение в книге «Два неба» (2019 г.).

Чтоб обрести приходится терять,

Закон извечный трудностей пути,

Предать, оставить, притвориться, лгать,

И все это затем, чтоб обрести...

Так дерево наполнит по весне

Все корни соком, ветви напоив,

Так человек наперекор судьбе

Идет вперед, надежду затаив.

Так рыбы скачут на закате дня,

И на отлив уходят цепи волн,

И слезы моря в каплях янтаря

Рассыпались, как будто сотни зёрн.

И, обретая ночь, уходит день,

И человека ищет человек,

А солнце вновь отбрасывает тень,

Теряя жар и обретая снег.

Судьба метафоры и судьба человека пересекаются, и мир, благодаря контрастам, ищет и находит желанную гармонию. Да, и о судьбе самого поэта может красноречиво сказать всего лишь одна строка, вобрав в себя его искомую суть: «Я жил, как мог, на всю аорту». Вероятно, поэтому приходят и стихи, природу которых нет смысла объяснять, как нечто непостижимое:

Я, наверное, заблудился

В этой сказке, где мы вдвоем...

Белым лебедем притворился,

Тихим озером стал, дождём.

Где прошла ты – склонились ветви

Ив плакучих до самой воды,

Если хочешь, я стану ветром

И тебя отведу от беды.

<…>

И однажды, пряча тревогу,

В безнадежно уставших глазах,

Ты поймешь, что я стал дорогой,

Чтоб остаться в твоих шагах.

(2019г.)

Согласитесь, потрясающе красивые стихи!

Поэзия как искусство слова всегда ищет спасительный выход и жаждет примирения с окружающей действительностью. В древние времена музыка и поэзия были неразрывны. Удивительнейшего музыканта и рисует вдохновенное перо поэта: «Клавир блистал, попеременно / Рождая ноты в такт вселенной, / И музыкант, паря над миром…», – отрешаясь от всего земного, «на пороге света / Внимал лишь Богу одному». Настоящая музыка души и произведение: «О чём ты так плачешь, / Флейта, / О чувствах, сгоревших в пепел…» – где классически угадывается и элегическая романсовость, и осенняя грусть, и печаль о несбывшемся и невозвратном. А ещё опять «о небе, недостижимо высоком, / Далёком и одиноком…» томится душа. Не так ли Н. Гумилёв всматривался в своих военных походах в ночное звёздное небо, обдумывая строки будущих, самых сильных и зрелых стихов? «Небо смотрит на нас с высоты, / Беспристрастно, светло и спокойно, / Дарит свет одинокой звезды, / Мне не больно…» – исчезает в этой спасительной и таинственно притягательной высоте и поэт А. Душечкин.

«Жизнь – это путешествие, к которому надо относиться бережно и светло», – сказал он когда-то. Что же ещё примеряет с повседневной действительностью – кроме путешествий? Кроме поэзии? Кроме музыки? Конечно, живопись. Художники. Искусство без слов, безмолвное, молчаливое. Жизнь и искусство, отражая друг друга, стремятся к вечности, что А. Душечкин и попытался выразить в новой книге «Два неба». «Серая ткань паутины / Невидимо ловит часы, / Краски хранят на картинах / Капли застывшей росы… / И не разгаданы тайны / Впадин, ущелий и скал, / Кто-то набрёл случайно / На затонувший причал. / Ворон на ветке косится, / Миг… и опять украдёт, / Гостем, незваным просится, / Ждёт, когда вечность придёт» (2019 г.), – так органически жизнь и искусство пропускают через себя, высвечивают этот изменчивый мир. Живописно, наглядно и зримо, смелыми мазками пишет поэт и стихи: «Я чувства, как траву, скошу / И подарю карандашу, / Красив, торжественен и чист, / Их заберёт навечно лист…» Но и здесь опять никуда не уйти от противоречивой зеркальности, когда «приходит вечер, чистый лист, / Уже не так беспечно чист, / И, словно перевёрнут дважды, / Останется лежать, однажды».

Поэзия – максималистическое явление, особенно лирическая. И А. Душечкин – максималист, которому приходиться принимать эту сложную эпоху, беспощадную к одинокой человеческой душе, испытывающей чувство неприкаянности среди всеобщего разлада. Сегодня вошло в моду, стало тенденцией времени – философское осмысление бытия, слияние философии и литературы. «Сквозь толщу дней и толщу лет, / За поколеньем – поколенье, / Бредёт, шатаясь человек, / Уже уставший от рожденья… <…> Брёл человек всегда один, / Туман веков во тьме глотая, / Задумчив, странен, нелюдим, / Пройдя сквозь ад, не зная рая…» (2019 г.) – вовсе не для счастья и наслажденья, о котором так печётся наша обезумевшая планета, и не на пиры он зван, а для искупленья и покаянья он пришёл сюда. А. Душечкин, вне всякого сомненья, – поэт, ещё таящий и открывающий в себе новые скрытые возможности, о чём в периодических изданиях, на интернет-порталах заявляют о себе произведения 2019 года, безусловно, актёрская профессия даёт ему колоссальный заряд энергии. «Голоса ударили в глаза, / Хлёстко, словно бритвой по руке, / Это счастье – сбросить тормоза, / Как налипший сор, на каблуке. / Это счастье – вены отворить / И смотреть, как вытекает боль, / Закурить и кофе заварить, / И рассыпать от волненья соль», – нервная дрожь глагола держит эмоционально-напряженные строки, ни на секунду, не останавливая энергичное биение жизни, её ритм, пульс.

Философия счастья в поэзии А. Душечкина призрачна, можно предположить, что она практически отсутствует. Тоска по человеку и страх одиночества, разлучающий нас в сегодняшнем неспокойном мире, разъедают, подтачивают людские сердца. Зеркало – это мистическое слово появляется в разных контекстах в его творчестве, в том числе и в контексте природы как взаимное отражение на лице самой жизни. Ведь природа, отражая себя, дробится на части, исчезает, меняется, возрождается вновь – «мелькающее отраженье, потерянного навсегда», как у Н. Гумилёва в его стихах «Прапамять». Память древняя, память человека о себе самом, идущая из самих глубин земли, когда твоё собственное «я» – это какие-то сплошные отражения, проснулась и восстала в стихах А. Душечкина: «Я был когда-то деревом / И листьями дыша, / Я слышал шевеление / Речного камыша, / Стоял один под временем, / Впитав всю влагу рос, / Корнями, сердцем, теменем, / Навечно в землю врос». Отражение вечного видел его лирический герой, когда «склонялся над рекою», когда, «как в зеркале стоял», «надежду оставляя» птицам и всей многоголосой вселенной, чутко отзывающейся на зов его одинокой души, жадно вбирающей звуки и краски этой земли.

Красота – эстетизм в сочетании с правдой – великая сила, составляющая сущность реализма. Совесть и правда – жизненное и творческое кредо и А. Душечкина. «Реально, художник встал перед выбором: быть глубоким, вдумчивым, тонким живописцем и мыслителем – или выбрать путь плаката», – пишет наш современник, известный критик В. Лютый, обозначая важный вопрос времени, вопрос выбора, перед которым, как и в прошлом веке, вновь оказался художник третьего тысячелетия. Путь плаката – это очень быстрый и яркий путь в искусстве художественного убеждения, молниеносно бьющий в цель. Быть же вдумчивым живописцем и неспешным философом гораздо ответственнее, здесь сложнее достигать желаемого эффекта, но зато он гораздо долговечнее. М. Пришвин видел в поэзии «важнейшую душевную силу, образующую личность». Чтобы слово поэта стало весомым и значимым, он должен пройти свой путь до конца, выстрадать его до последнего мгновения. Лёгкого, головокружительного успеха в литературе никогда не ожидал и А. Душечкин. Он лишь стремился понять нечто прекрасное, совершенное, без чего нет творчества. Нет пророческих и внезапно обжигающих озарений, как нет и поиска истины, если художник останавливается на полпути. И не рождаются истории-притчи, подобные этой: «Там, где небо ждёт бесконечность, / Жил старик с седой бородой, / И построил он мост через вечность, / Чтоб однажды уйти домой… / Это место намолено тайной, / Не доплыть туда, не дойти, / Лишь старик с неземной печалью / Смог не сбиться на этом пути».

Надо признаться, стихотворный рисунок А. Душечкина достаточно мозаичен. Однако в целом он выдержан и строг, в нем соблюдены определённые правила равновесия и взаимной гармонии. Наглядный пример – произведение: «Давай разбросаем / Осколками лето, / Пускай отражается / В отблесках света, / Под этим дождём / Так легко будет ранить / Печаль, что огнём / Загорелась в гортани…» – обращает внимание своей графической чёткостью словосочетаний в строке. Стихи А. Душечкина содержат глубину и артистизм, они насквозь пронизаны романтическим «всепроникающем присутствием поэзии», о котором говорил К. Паустовский. Театрально-сценическое искусство помогает актёру и поэту выстраивать и выразительную композицию стиха. В современном мире, где нет единства ценностей, важно сохранить веру в добро, в человека, важно, несмотря ни на что, не предать личные убеждения. Эти большие вещи формируют поэтический вселенную А. Душечкина, в которой всегда есть место и его магически мажорному «ещё»:

Качает девочка качели,

Ушли тревоги, улетели,

И небо снова высоко,

И ясен мир, и так легко…

Ещё не портит этот вид

Тень от людских земных обид,

Ещё не вторит им гроза,

Как будто первая слеза…

<…>

Качает девочка качели,

И соловьи ещё не спели,

Всё замерло, и только Бог

Пришёл тихонько на порог.

2

В зеркале времени отражаются и прозаические произведения А. Душечкина, основным достоинством которых являются точность и краткость. Причем хочется подчеркнуть, автор не растекается мыслью по древу: его лирические миниатюры легковесны по объёму и лапидарны по содержанию. В них запечатлены небольшие жизненные наблюдения, при этом события даны вне временной перспективы и предстают в исполненных с любовью отражениях и портретах. Художнику необходимо обладать талантом преображать увиденное, фиксируя его между прошлым и будущим. И зеркала – отнюдь не «фигура речи», они – своеобразные прописи времени, или остановившаяся на миг пауза времени. И. Бродский считал, что искусство опережает жизнь, идёт впереди её. Очевидно, что и А. Душечкин открыл свою особую Атлантиду, ибо для него характерна собственная пауза жизни – глубокая пауза хорошего актёра. Не секрет, что человеческая память схожа с кинематографом. Этот уникальный принцип зеркального отражения кадра и моделирования следующего словно подсмотрел М. Пришвин: «Мудрость человека состоит в искусстве пользования одной маленькой паузой жизни, на какое-то мгновенье надо уметь представить себе, что и без тебя идёт та же самая жизнь. После того, взглянув в такую жизнь без себя, надо вернуться к себе. Да, забыться на мгновение и опять встретить жизнь, какой она была без тебя», – так своеобразно писатель постигал мир.

В книге «Отражения» (2001), в лирическом эссе «Белая тетрадь» А. Душечкин философствует образами и ассоциациями: «Вся беда в том, что жизнь воспринимается как день, поэтому принято считать и даже выражаться так: «Жизнь коротка, как миг…» и т. д. День закончился, день ушёл, подошёл к концу… Но это ошибка, это только день закончился, не жизнь… <…> Жизнь огромна, прекрасна и нескончаема, как Вселенная, как «Чёрный квадрат» К. Малевича, замкнутый в своей черноте, космичности и бесконечности. Жизнь, как картина художника, вставленная в раму растворённого окна, горящего в ночи…» – он лучше ощущает таинство ночи, это время литературного творчества, когда остался позади прожитый день со всеми его тревогами, текущими делами и бесконечной суетой, когда самые сокровенные мысли приходят именно ночью. Ночь –это время озарения таланта. М. Горький справедливо говорил, что каждый день – это маленькая жизнь. «Не отбросить бы чёрную тень… / Не испортить бы маленький день», – могла бы продолжить мысль и современный поэт Е. Кошкина. Сколько эмоций, энергии концентрирует в себе всего лишь один маленький день! Если ночь для автора – время подведения итогов, то день – светлая, ясная нота, он поглощает чёрные краски и понятен своей простотой. Вписать в контекст бытия летящий из будущего новый день – вот задача художника! Тут и чувство Чехова в лирике А. Душечкина: одновременно и лёгкое, и трагическое, именно чувство, а не сами тексты, которые, разумеется, разнятся по стилю исполнения и смысловой нагрузке.

А. Душечкин – художник слова, художник живописи, в котором ещё постоянно звучит музыка. «День растворился в музыке машин, и голосов, и разговоров… <…> Но не совсем, а превратился в вечер. А вечером играла музыка дождя и ветра, шёпота деревьев, доигрывала музыка дневная в последних лучах света… Вечерняя, уже совсем другая, но музыка играла, как всегда. <…> Вечерняя мелодия тиха, она укрыла небо одеялом в узоре звёздном, лунном, но играла… Музыка ночная ещё хранила отзвуки вечерней… Уснуло всё – созвездья, небо, город… А музыка играла, как всегда», – искусство чувствования: театра, кадра, поэзии – канва литературного повествования автора. Чувствовать жизнь, сегодняшний день – великое искусство, что даётся лишь людям знающим. Не случайно А. П. Чехов, сообразно своему опыту, пришёл к неоспоримому выводу: «Чем выше человек по умственному и нравственному развитию, тем больше удовольствия доставляет ему жизнь». И абсолютно прав А. Душечкин, в едином ключе перекликаясь с классиком, когда говорит, что «надо научиться любить в этой жизни что-то больше самого себя».

Не будем забывать: в искусстве убеждение является наивысшей истиной. Только обретя веру, мы находим своё счастье. «Человек – это то, во что он верит», – более точнее и не скажешь, чем А. П. Чехов. «Если психоанализ, часть которого состоит из познания, а часть из сомнения, не переходит в убеждённость, а от неё в Веру, то вся теория и практика человека прошли зря» (1987 г.), – заключает А. Душечкин. Нет ничего в этой жизни окончательного. Человек должен всё испытать сам, прочувствовать каждый миг, отпущенный ему на земле. Но многое, что с ним происходит, никоим образом не должно стать чем-то обыденным и привычным. «Я не намерен ни к чему привыкать. Ни к борьбе, ни к покою, ни к поражениям, ни к победам, ни к ненависти, ни к любви, ни к жизни. Ни к смерти…» – да, к подобным вещам нельзя быть безразличным. Автора переполняют разные чувства. Бывают и такие, когда он может сказать: «Я чистый лист». Для него каждый день осознан, единичен и необходим в его ненаглядной жизни и судьбе, он против изначальной и предопределённой заданности человеческого существования. Возможно, что каждый пройденный день воспринимается им как звучащая голосами земли увертюра к вечности.  

Видеть мир сквозь отражения – тоже удивительное искусство. «Что такое счастье? Это когда ты идёшь вдоль реки, у которой ты вырос, где прошло твоё детство, в которую смотрелись твои друзья, многих из них уже нет, но их отражения глядят на тебя по-прежнему и уже не так одиноко» (1999 г.). На уровне тонких измерений видит мир А. Душечкин, поэтому ему видимо то, что скрыто от взора других, – «погибшие человеческие судьбы», которые молча окружают его и которые можно попытаться разгадать, заглянув в зеркало текста. Но при этом, как замечает российский поэт Г. Иванов, помнить о том, что «друг друга отражают зеркала, / Взаимно искажая отраженья».

Сейчас в искусстве слишком много игры, мешающей разглядеть человеческую душу. Писатель, литературовед А. Андреев в рассказе «Собор Гауди» задаётся вопросом, одновременно содержащем и ответ: «Что есть творчество? Та же интуиция, которая оповестила, что процесс творчества – собирание нитей истины в узорчатое полотно ручной работы, изнурительное рукоделие». Вот и А. Душечкин поднимает эмоционально-эстетический срез своей современной эпохи, ищет в творчестве свободу, свою собственную территорию культуры. «<…> каждый человек определяет свой духовный мир, свою культуру, в первую очередь, временем, эпохой, в котором он вырос. <…> Культура личности, равно как и чувство юмора, – это категории морального уровня… Это тяжёлая работа, работа каждого дня», – и крайне важно для художника за непосредственной иронической улыбкой и кажущейся кундеровской «невесомой лёгкостью бытия» хранить философскую сосредоточенность и глубину. Да, сегодня в моде пафос, дурная живопись. Но художников, умеющих ценить подлинное искусство, это не смущает, они не подвержены сиюминутным заблуждениям. Такие творцы, как А. Душечкин, продолжают делать своё дело, несмотря и вопреки. Их творчество можно назвать – непрерывным жизнетворчеством.

Психологические этюды автора пропитаны светлой грустью, где непременно соседствует лёгкая ирония и доброжелательный юмор. Смех тоже может выступать как основной критерий в оценке человека. «Смех есть самая верная проба души», – был убеждён в романе «Подросток» Ф. М. Достоевский, на протяжении всего своего творчества исследовавший природу смеха. «Заниматься литературными записями в дневное время – всё равно, что сесть обедать в три часа ночи…» – такую чеховскую самоиронию, граничащую с насмешкой, содержит и книга А. Душечкина «Отражения». Однако ирония иронией, но, как считал А. Блок: «Писать дневник, или, по крайней мере, делать от времени до времени заметки о самом существенном, надо всем нам». А. Душечкин достоверно подтверждает сказанное русским поэтом: «Дневник – не книга, которую пишут, как художественное произведение. Дневник, как твоя собственная жизнь. Ты живёшь, а дневник пишется… Ты дышишь, дневник тоже дышит…» Дневники пишутся с целью самопознания – есть разговор с самим собой – источник, вытекающий из самой души человека – ценность жизни человеческой, сохранённой в дневниковых записях. «Следы прошлого» можно найти и в дневниковых записях А. Душечкина.

История человечества складывалась из летописей собственной жизни. В книге «Отражения» приводятся записки воспоминаний матери А. Душечкина, народной артистки СССР и БССР, кавалера ордена Ленина и медали Ф. Скорины, Александры Ивановны Климовой. Её судьба – великий творческий труд, когда само искусство – миссия служения свету. Её путь на сцену начинался с холодного уральского барака, так как родители работали на строительстве Магнитогорского комбината. Это были 29-30-е годы ушедшего легендарного века. Через перипетии жизни, через тернии, голод, разруху, послевоенное лихолетье Золушка становится Королевой в буквальном смысле этого слова. Стоически непреклонная М. Дитрих была убеждена, «чтобы достигнуть успеха, нужна железная воля и несгибаемый характер». Жертвенное служение искусству воплотила в себе и А. И. Климова: «…Моя мама рождена для славы, театрального успеха и зрительской любви. Она, действительно, является актрисой «от Бога», и, действительно, оживила своей игрой почти всех цариц мирового театрального репертуара. Несмотря на трудную судьбу, сибирский голод, войну, она прожила и живёт абсолютно счастливую, полноценную и состоявшуюся жизнь. Жизнь, о которой можно мечтать, ибо она занималась любимым делом», – так говорит, преклоняясь перед ней за высоту её таланта и уникальную сценическую игру, заслуженный артист Республики Беларусь А. Душечкин-Климов. «Мама – космический человек, в неё изначально заложена та королева, которую она всю жизнь играла на сцене. Талант такого уровня даётся свыше», – как сын он безмерно благодарен своей матери, неповторимой во всём.

Удивительно, что эти небольшие тексты из книги открыто отразили в себе монтеневский нравственно-философский серьёзный взгляд автора на природу многих вещей и событий жизни. «Научиться одиночеству так же необходимо, как научиться быть среди людей. Тогда легче жить. Это мой принцип одиночки», – признаётся поэт и актёр. Потому что состояние одиночества возвращает человеку самого человека, в нём – прозрение и великая тайна, скрывающая самое главное в жизни – баланс и духовное равновесие. Исследуя философию одиночества, Н. Хамитов противоречиво заключает: «<…> по сути дела, человеческая жизнь есть бесконечное разрушение одиночества и углубление в него…» Неоспорим этот первый и последний закон на земле – одиночество, что подтверждает и мысль, сформулированная З. Фрейдом: «Мы входим в мир одинокими и одинокими покидаем его». «Всё должно идти своим чередом, поступательно и естественно. Через всё надо пройти, дабы выйти к главному в своём Пути – самому себе… Истинная гармония внутри человека… Моё духовное стремление на Пути…» (1985 г.) – пишет А. Душечкин, ведя разговор с самим собой, и полагаясь лишь на собственную интуицию. Он знает, что самая большая победа – «победа над собой», принцип его существования – «самоуглубленность», «служение своему внутреннему «я». С наслаждением когда-то предавался философствованию М. Метерлинк: «Не забудем, что всё, что с нами случается, бывает по природе таким же, как мы сами. <…> вы на всех путях случая встретите только самого себя. Если этим вечером отправится в дорогу Иуда, он обрящет Иуду и найдёт случай для измены; но, если дверь открыл Сократ, он встретит на пороге дома спящего Сократа и также случай быть мудрым».

Жизнь и смерть – две извечные категории, две темы, всегда достойные исследования и всегда ждущие своего нового прочтения. А. Душечкин не мог не коснуться этой неразрешимой дилеммы: «В человеке параллельно существуют две воли – к жизни и смерти», – пишет он в книге «Отражения», вовлекая читателя в свой философский разговор. Авторские высказывания можно цитировать: «Страшно, нет, не умереть… Страшно не успеть!» «Где гарантии на жизнь? Кто может их дать?» – увы, но с жизнью определённо ещё никому не удавалось подписать контракт. Здесь уместно в качестве литературных реминисценций привести гумилёвские размышления о предначертанном судьбой, где он в своих «Письмах о русской поэзии» говорит о смерти как о занавесе, «отдаляющем нас от актёров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание, что будет дальше. <…> и во всяком случае не отдадим того, что в нас есть звериного в обмен на неврастению» (1923 г.). В лирическом эссе «О смерти» А. Душечкин замечает, что «по правде, учиться надо не жить, а умирать», и «готовиться надо не к жизни, а к смерти, душу свою готовить», «уважать смерть, принимать её», «воспринимать её не как тлен и прах, а как возврат к Богу». Много похожего на этот счёт есть у Г. Гессе, в его романе «Игра в бисер»: «Моя жизнь должна стать преодолением пределов, непрерывным восхождением с низшей ступени на высшую… <…> в жизни каждый раз появляется оттенок увядания, желания смерти, но потом всё меняется, подходишь к новому пробуждению, новому началу». «Две равноценные силы, живущие в человеке: жажда жизни и жажда смерти», – неотступно волнуют и А. Душечкина. «Ты и одиночество» – другой пронзительный до боли рефрен, который проходит сквозь пространство его текстов.

«По ту сторону добра и зла» искал истину Ф. Ницше. Нет в мире белого и чёрного. Тут вспоминается и довлатовская модель жизни, где каждая отдельная структура – отражение единой модели всего общества. Зло – психологично, как актёр, А. Душечкин знает, что оно имеет свои изменчивые маски-лики. Сегодня как-то перестал вдохновлять пример Христа, Иуда становится успешным человеком ХХI века. Значит, задача современного художника создать альтернативный образ, убедительный и ясный в своей классической простоте и правде. И автор смотрит на мир, как в детстве, «удивлёнными и ждущими счастья глазами». «Я – это скала, с которой стекают потоки воды – обстоятельств, какими бы они ни были… Моя скала из хорошей породы, а не из песка. А моё сознание – это кристалл. Он должен быть чистым… В этом его главная сила и красота. Всё это – мой образ», – таков поэт и актёр, у которого ночь, как и у многих творческих людей, – любимое время прозрений, а любимый художник – Ван-Гог. Он зеркально переносит в жизнь описанную им ситуацию в эссе «Той же ночью…»: «Вот я стою перед зеркалом и смотрю на своё отражение с отрезанным ухом… Что я вижу? Я вижу то же самое, что вижу каждое утро и вечер, только без уха! Но не всё так просто», – весьма оригинальный и весьма неожиданный авторский взгляд возникает в преломлении бесконечных отражений.

Есть все основания признать: для А. Душечкина вполне очевидна и в его прозаических произведениях установка на краткость и стремление к лаконичному стилю. «Искусство писать – это искусство сокращать» по Чехову, или хорошо известно и такое похожее изречение выдающегося писателя: «Краткость – сестра таланта». Предельно конкретен и А. Душечкин: «Вся моя жизнь состоит из трёх орфографических знаков: восклицательного, вопросительного и многоточия…» «Послал мне Боже во спасение / От сердца строчки и слова! / Где в каждой паузе – крещение, / где многоточие – судьба», – аналогично В. Набокову, признававшему власть многоточия и видевшему в нём следы невысказанных слов, будто молча ушедших на цыпочках, он идёт дальше, когда в его недосказанности угадывается сама судьба. «Знаки препинания – это как нотные знаки, держащие текст», – подчёркивал их образующее содержательное и звуковое значение и К. Паустовский. У А. Душечкина некоторые знаки словно «следы прошлого», что отпечатаны «на душе, на лице, на снегу <…> я люблю их, эти следы прошлого… Люблю, как своё детство, первую любовь, первую победу и поражение, первую утрату», – поэтическая одухотворённость слова никогда не отпускает его.

Хочется упомянуть, что проникновенно также и авторское эссе об отце, прекрасном актёре и талантливом педагоге, человеке сосредоточенном, углубленном в себя, цельном, сложно сочетающемся с актёрской профессией, требующей постоянных перемен в себе и переключения с одного предмета на другой, – Андрее Валентиновиче Душечкине-Корсаковском. Сын унаследовал от матери и отца, которые больно переживали развал единой, «богатой духом» страны, потерю её чётких ориентиров и нравственных ценностей, – это особое вглядывание в себя и в природу многих повседневных вещей. Ведь в творчестве нет ничего важнее, чем свобода мышления. При всей своей страстности к жизни он находит счастье в «ощущении покоя собственной совести» и людей уважает за их главные качества: «честность, доброту и талант».

Необычайно трогательно, с затаённым трепетом говорит А. Душечкин о любви и о женщине, как о чём-то неуловимом, отражённом в зеркале времени, мелькнувшем и поразившем своей вечной тайной, своим магическим притяжением, то появляющемся, то исчезающем. Извечная суть мужчины и женщины, их связь – древняя и мощная – раскрываются в притчевой миниатюре «О жене», в которой женщина олицетворяет собой весь мир, абсолютно невозможный без её спасительной любви. Запоминается и очень яркое, иронически- лёгкое эссе «Женщина, любившая коньяк». <…> я просто оставил дома в зеркале своё отражение, чтобы охраняло квартиру в моё отсутствие, и иногда общалось с моими близкими… <…> и побежал на свидание к женщине, которая очень любила коньяк», – перед нами – ещё одно, виртуозно созданное автором, отражение в зеркале жизни. Исключительно точно передано и чувство образа главной лирической героини: узнаваемы интонации, но появляются и нотки, доселе неведомые, как будто это эссе писалось ими совместно. «Да! Это была не простая женщина, это была женщина-птица! <…> «Ты принёс коньяк, мой бельчонок?» – спросила, вернее, пропела женщина-птица», – при всей фантастичности происходящего – персонажи удивительно осязаемы и притягательны своим земным теплом. Чеховская весёлость, ироничный юмор, когда смех деятелен, сквозят сквозь прозаические строки А. Душечкина. Он, как и Чехов, лечит человека, его душу беспечальным отношением к жизни, у него тоже напрочь отсутствует проповедничество, нудное учительство.

Впрочем, и смех в ХХI веке, как и в ХХ, по-прежнему становится более интеллектуальным, привлекая неувядающей способностью радостного мировосприятия. «Я всегда и во всём спешил, от смешного до грустного…» – таковы ориентиры творческого амплуа А. Душечкина. Благодушный, беззаботный смех окрашивает и смягчает его прозу. Ещё Пушкин указывал на то, что «весёлость – бесценное качество, едва ли не самый редкий из даров», который может быть дан человеку. Театр и сцена помогли А. Душечкину перенести это ощущение лёгкости и света бытия в литературу, представляющей сплав и философии, и юмора, и сценичности, в чём-то не лишённой и налёта трагичности. К примеру, многие чеховские тексты соотносятся между собой по системе зеркала. Так происходит и у А. Душечкина, когда даже сон превращается в отражение реальной действительности. Да, автор, сообразно классическим законам, переносит в свои произведения и сны, как в миниатюре «Сон второй», наполненной воспоминаниями прошлого и чёткими видениями будущего, зажатых в тревожное и металлическое кольцо метро, стремительно летящего по отражающему кругу жизни. В эпилоге книги «Отражения» он пишет: «У каждого сна есть свой вкус… Как и у каждой жизни, у каждого прожитого дня… <…> Граница между явью и сновидением очень тонкая, на уровне астрального бытия… Когда мне кажется, что я давно умер и вместо меня живёт кто-то другой, на меня похожий, я смотрю в зеркало и успокаиваюсь: вроде ещё живой. Но когда я вижу сны, мне кажется, что я чувствую и понимаю намного больше, нежели собственное «я». Например, что конечность Вечности в её бесконечности… <…> Но это при жизни, а что видит человек после смерти? Помните, как в «Гамлете» – «Умереть, уснуть, и видеть сны, быть может?» Да, вот в чём вопрос…» (1998 г.) – история, старая, как мир, не дающая ответа и поднимающая этот животрепещущий вопрос из века в век, по-прежнему будоражит умы и сердца. Гамлет – это не литературный образ, Гамлет – это постоянное состояние всех людей, живущих на земле. Это гамлетовское «умереть, уснуть и видеть сны, быть может?» и гамлетовское «распалась связь времён», как нельзя лучше подходит к существующему и, возможно, грядущему человеческому бытию.

Зеркало отражает и видения снов, преломляющихся в сознании, – всё, как в рассказе А. П. Чехова «Зеркало», открывающем перекрёстки разных художественных миров. Вспомним наглядно: «Подновогодний вечер. Нелли, молодая и хорошенькая дочь помещика-генерала, день и ночь мечтающая о замужестве, сидит у себя в комнате и утомлёнными, полузакрытыми глазами глядит в зеркало. Она бледна, напряжена и неподвижна, как зеркало», – писатель подробно рисует будущее девушки, где «серый фон» в зеркале «не свободен от смертей». «– К чему это? Для чего? – спрашивает она, тупо глядя в лицо мёртвого мужа», – и вполне явственно проходят литературные параллели Шекспир – Чехов. Отчетливо, зримо проступает и финал произведения: «Она смотрится в зеркало и видит бледное, заплаканное лицо. Серого фона уже нет. «Я, кажется, уснула…» – думает она, легко вздыхая», – весь вопрос, как всегда, в том, что считать за вымысел, а что за правду жизни? Поэтика «зеркала» и «зазеркалья» нашла яркое отражение у Чехова и в знаменитой повести «Дуэль», построенной на контрастных противопоставлениях образов – Лаевского и фон Корена, откровенно ненавидящих друг друга.  Хотя отражающих противоречий здесь в достатке. Еще одна взаимоотражающая пара, словно объявившая негласную дуэль полов: Лаевский и Надежда Фёдоровна, когда «изо дня в день она, как зеркало, должна была отражать в себе его праздность, порочность и ложь – и этим, только этим наполнялась её жизнь, слабая, вялая, жалкая…» И сама дуэль тоже вызывает ситуацию двойственности, зеркальности. «Да, никто не знает настоящей правды…» – думал Лаевский, с тоской глядя на беспокойное тёмное море», – совсем неожиданно в конце повести открывается чеховский герой, умиротворённо и по-доброму прощающийся с когда-то ненавистным им фон Кореном. «В поисках за правдой люди делают два шага вперёд, шаг назад. Страдания, ошибки и скука жизни бросают их назад, но жажда правды и упрямая воля гонят вперёд и вперёд. И кто знает? Быть может, доплывут до настоящей правды…» – так думает Лаевский, вновь обретая потерянную веру в жизнь и в любовь, вопреки парадоксальным зеркальным законам, создавая на пути человеческом новую реальность и новую правду.

Но вернёмся к А. Душечкину. Что же думает он? Контрасты зазеркалья свойственны и ему. Автор стремится построить художественный мир, максимально приближённый к миру реальному, героем в котором стал бы реальный человек, а, вероятно, что не исключено, и сам читатель. Такова изначально была творческая цель А. П. Чехова. Идёт своей собственной дорогой к своему читателю и А. Душечкин, используя распространённый приём эпистолярного жанра – особо любимую форму литературного письма. Показательно, что одна из прозаических книг автора имеет название – «Письма Луны». Его письма – своеобразные послания вечному: «Письмо Вечности», ибо лишь она может, по словам автора, научить ждать, или «Письмо из прошлого» – письмо его отца, проникнутое человечностью и добром, и, конечно же, «Письмо сыну», в котором ненавязчиво передано главное – и умение побеждать, и умение проигрывать, при этом необходимо всегда оставаться самим собой, наполняя душу «осознанным счастьем, а не пустым желанием».

Впечатляет сильными гуманистическими позициями рассказ А. Душечкина «Фронтовик» (1999 г.), посвящённый В. С. Романову, ветерану Великой Отечественной войны, сержанту разведроты полковой разведки 1-го Белорусского фронта, человеку, «через которого, как через дерево, можно услышать Вечность…». Что, собственно, придаёт человеку желание и смысл жить, созидать? Почему одному всё удаётся и всё ладится, а другой мается, копя обиды и злобу?! «И как прекрасны те редкие люди, умеющие беречь природу! Лес, поле, море… Как сами они становятся мудры, сильны и праведны в своей гармонии с ней во всей своей жизни. Такие люди встречаются, как драгоценная находка, клад, который лучше любых денег может обогатить твою душу…» Автору, несомненно, повезло, поту что он встретил подобного человека, знающего, что «жизнь ценна сама по себе, просто своей жизненной сутью…» В основе повествования лежат реальные факты судьбы В. С. Романова. На протяжении всего повествования чувствуется, что А. Душечкину его герой дорог и духовно близок. Жизнеутверждающе звучит завершение рассказа: «Таких людей, как этот фронтовик, долго можно слушать, готовая книга – бери, читай, учись жизни. И понял я, глядя на Владимира Сергеевича, что Бог и есть любовь к жизни, к природе, что «Гефсиманский сад» каждый должен вырастить сам, с любовью и верой. И тогда ничто не страшно человеку – ни холод, ни война, ни смерть», – как видим, подвиг жизни мирной значит не меньше, чем подвиг военный. На войне он ярок, когда для жизни обыденной надо длительное терпение. И разве не подвиг прожить жизнь честно, по справедливости, своим трудом, своей бескорыстной любовью к людям и природе?! Автор скромен и точен, подобно чеховским рассказам, испытывая интерес и симпатию к «маленькому человеку». Но может ли человек быть маленьким? «Требуют, чтобы были герои, героини сценические эффектны. Но ведь в жизни не каждую минуту стреляются, веселятся, объясняются в любви», – и Чехов подтверждает, что жизнь обычная гораздо сложнее и быть обычным человеком тоже непросто. Человеческий подвиг заключается в великом таланте и долгом умении жить достойно, до последнего дня.

В своём интервью-размышлении, вошедшем в книгу «Отражения», с заслуженным артистом Республики Беларусь, обладателем медали Ф. Скорины А. Душечкиным, известная поэтесса В. Поликанина отметила «его ревностное отношение к Слову». «Слово – самое главное для меня в жизни. Слово – зашифрованная человеческая эмоция, звучащий шифр человеческой души. Литература научила меня любить актёрскую профессию. А в ней главное – не болтать со сцены, а воздействовать на зрителя, и именно словом», – убеждён А. Душечкин, зная и чувствуя истинную цену слову, в котором заключена магическая сила мастерства актёра. «Тот, кто привык по роду своей профессии тесно соприкасаться со словом, знает, какое это великое благо – уметь им пользоваться», – это особое, трепетное отношение к слову и отмечает у актёра В. Поликанина. Невольно приходит на ум чеховский рассказ «Правила для начинающих авторов» с его сакраментальной фразой: «Писательский зуд неизлечим». Если же перебороть себя невозможно, то как раз и стоит почитать правила Чехова, гениальные на все времена. «Пытаться писать могут все без различия знаний, вероисповедований, возрастов, полов, образовательных цензов и семейных положений. Не запрещается писать даже безумным, любителям сценического искусства и лишённым всех прав», – вот таков юмор, в котором, безусловно, есть доля правды, и такова истина, которую А. Душечкин вынужден постоянно доказывать, наряду с театральным мастерством, ещё своим писательским словом, ёмким и метким.

Мне представляется, что писать вообще трудно. Не зря Платон считал, что всё «прекрасное – трудно». Между тем, в нашем привычном, классическом понимании искусство практически закончилось. Художнику стало невероятно сложно в огромном макрокосме искать и утверждать собственный микрокосм. Сопоставления возникают сами собой – на этот раз обратимся к рассказу А. П. Чехова «И прекрасное должно иметь пределы». Вот что замечает тонкий и наблюдательный писатель: «Порядок вещей требует, чтобы не только злое, но даже и прекрасное имело пределы». Возникающий вполне закономерный вопрос: есть ли пределы творчества? – остаётся вне времени. И всё же гениальный Чехов не без иронии заставляет взглянуть на проблему в ином ракурсе. «Писание, по-видимому, занятие прекрасное. Оно обогащает ум, набивает руку и облагораживает сердце. Но много писать не годится. И литература должна иметь предел, ибо многое писание может произвести соблазн. Я, например, пишу эти строки, а дворник Евсевий подходит к моему окну и подозрительно посматривает на моё писание. В его душу я заронил сомнение. Спешу потушить лампу», – согласитесь, весьма нестандартное видение творчества и, как всегда, достаточно неоднозначна концовка произведения.

Но только не для А. Душечкина, стремящегося во всём дойти до сути, не привыкшего гореть вполнакала, раньше времени гася свет. «Чтобы заниматься актёрской профессией, надо этим дышать», – постоянный «ген творчества» не покидает его, ведь актёром он стал неслучайно. «Я – лорд актёрской династии», – не без гордости подчеркнёт автор в своей книге. Здесь любопытна и жизнь художника по Юнгу, где противоборствуют две силы: обычный человек с его естественным стремлением к счастью, наслаждениям, и беспощадная страсть к творчеству, которая требует всего творца, как требует у Пушкина к «священной жертве Аполлон», уводя от личных желаний, что будут принесены в жертву долгу. Нечто похожее и Чехов описал в рассказе «Актёрская гибель», возможно, – не самая лучшая, трагическая линия сопоставления, хотя и правдиво подмеченная им, когда актёра все помнят, пока он остаётся на сцене. Взгляните на слово сцена, отбросьте всего лишь первую букву – получится цена. Чехов, будучи писателем-драматургом, хорошо изучил изменчивый мир театра. «Актёрская работа – одна из самых зыбких: она приходит к тебе, как вдохновение», – пишет А. Душечкин, понимая, что актёр должен всегда побеждать, он должен выстоять при любых обстоятельствах, заплатив за это непомерно высокую цену. Он думает о театре как о предмете в высшей степени серьёзном, ведь жизнь театра и актёра полна опасностей, непредвиденных подводных течений.

Перекличка некоторых театральных ситуаций и образов ведёт и к рассказу А. П. Чехова «Критик», убивающего наповал острой и критической фразой, а главное – современной, как никогда: «…перевелись нынче в России хорошие актёры! Ни одного не осталось!» Впрочем, яростного и неистового критика история давно забыла. А искусство и литература остались, не погибли, что им не единожды предрекали! Остались и актёры! Так, среди множества великолепно сыгранных ролей Александры Климовой останется в истории русского театра и созданный ею возвышенный образ Любови Раневской в спектакле «Вишнёвый сад», актриса доказывала всей своей жизнью и творчеством то, что «театр – это жертвенный алтарь». Но сегодня нет возврата к театру прошлого. И жизнь не останавливается. Андрей Душечкин уже много лет является ведущим мастером сцены Национального академического драматического театра им. М. Горького, при этом он успешно занимается педагогической деятельностью, часто снимается в кино. В 1988 году актёр получил специальный приз на фестивале «Золотой Витязь» за исполнение главной роли в фильме «О пропавших без вести». Попыткой авангардного театра стала трагикомедия режиссёра В. Григалюнаса по пьесе А. Карелина «Я верю в гороскопы», в которой он сыграл сложную философскую роль Булгакова. Сегодня по-прежнему актуален своей остросоциальной проблематикой, затрагивающей философскую тему добра и зла, и давний спектакль автора Л. Розумовской «Ночные карлики и Антигона» (1988 г.), где А. Душечкин блестяще исполнил психологичную и характерную роль старшеклассника Володи.

В книге «По ту сторону зеркала» автор говорит о том, что «важно не сбиться с предначертанного тебе пути, не изменить самому себе», своему предназначению. Делать добро и беречь в себе человека – вот главное, к чему призывал и А. П. Чехов. «Но что может один человек? Очень много: жить с добротой в душе, к людям относиться с любовью, долг свой выполнять честно», – убеждён А. Душечкин. Он так и живёт, щедро и широко, всей душой, и жизнь ещё не заканчивается…. Как писал Б. Зайцев в повести «Голубая звезда»: «… Всё интересно, всё важно. Пусть будет всё. Это всё жизнь». Размышляя о путях развития преемственности культуры, мы понимаем, что у каждого жанра свой счёт времени, когда необходимо не потерять эту связь с окружающим миром, сохранить общечеловеческое, которое вне времени. А. Душечкин эту связь литературной традиции с традицией отечественной и мировой литературы, а также и с самой реальностью, соединяет в единое целое и свято сохраняет.

Вечное искусство – это жизнь, это отпечаток на камне, холсте или бумаге – одинокой страдающей души, и задача художника – беречь эту душу и чувствовать её боль, надежду и веру. А ещё ждать… И всегда, несмотря и вопреки, как это делает актёр и поэт Андрей Душечкин:

Быть…

Даже, если печаль не избыть,

Даже, если тоску не убить,

И вернуть всё, что было когда-то,

Улыбнувшись, как в детстве, закату.