Птица вечерняя

 

***

Небо высокое в звёздах далёких,
в речке недвижная щука блестит,
с луга уснувшего радостью лёгкой
запах подсохшего сена скользит.

Выйдем мы с тестем зарёю росистой
острыми косами ладно звенеть;
солнце раздюжится, с совестью чистой
сядем отведать обычную снедь.

Чуть посудачим о чём-то обычном
и, зарядившись здоровьем с утра,
новой работой займёмся привычно,
день кормит год - есть такая пора.

Вечером поздним за тихой околицей
будем с женою глазеть в небеса,
и незаметно вдруг сердце помолится,
чтобы земли была вечной краса.

***

С вершины древнего кургана,
что возвышался за селом,
любил мальчишкой спозаранок
смотреть на божий мир светло.

Мир открывался неторопко,
и раскрывался встречно я:
в меня неведомою тропкой
входила радость бытия.

...Мир за полвека изменился,
но жив курган, я - вновь на нём,
и в душу прежним светом влился
дарящий крылья окоём!

Зелёный луг, седая речка,
в которой нежится вода,
сверчок беспечный, звяк уздечки -
засечкой в сердце навсегда.

В светлом доме

В светлом доме за тюлем узорным
молодая жила радиола
и в закат выливала просторный
голубые Дунайские волны.

А за первой звездой до рассвета
за околицей звуки гармони
нам сулили бескрайнее лето
и тревожили милой ладони.

И в ладошках несмелых девчонки
стайкой жили мои поцелуи;
о, как гибок был стан её тонкий
под надёжною кроною туи.

Много лет пролетело стрелою,
и душа потянулась к истокам...
Я увидел село нежилое
вдоль дороги, что так одинока.

В старом доме под кучею хлама
уцелела, как чудо, пластинка,
а девчонка уже чья-то мама
и, наверно, уже не Иринка...

Ничего на планете не вечно,
не найти уж родного порога,
и знакомого точно не встречу
в мире, где умирает дорога...

Но есть мир, моей памятью полный,
в нём бессмертны Дунайские волны,
есть мой век, что судьбою подарен,
и ему я за всё благодарен.

***

Живые истоки мои,
вы там, где ромашки и клевер,
где бабушкин домик стоит
забитым окошком на север.

Вы там, где в студёном пруду
скользят обомшелые щуки,
а ночью качают звезду
колючей шелковицы руки.

Вы там, где на каждом шагу
тропинки далёкого детства,
где неторопливо могу
в себя,
словно в реку,
вглядеться…

В деревне

Давно ли под звук радиолы
томили меня маттиолы;
теперь здесь никто до рассвета
не жжёт в палисаднике света,
лишь лают беззлобно собаки
в туманном чарующем мраке.

Эх, годы, вы так пролетели,
как будто соловушки спели!

В причёску вживается проседь,
и лето склоняется в осень.

И всё ж у родимого дома
не чувствует сердце надлома,
и лёгкое облако ночи,
как в юности, счастье пророчит:
не спит во мне звук радиолы,
покуда цветут маттиолы.

Ночное

Не ищу понапрасну правых,
да и кто в этой жизни прав;
соки пьют, зеленея, травы
из земли - из погибших трав.

Там и сам я когда-то буду,
в благодатной сырой земле,
а сейчас я, подобно чуду,
ощущаю себя во мгле.

Старый дом уцелел случайно,
не ушёл за деревней прочь,
в нём, вернувшись, лечу печали
и спокойно врастаю в ночь.

Ночь колышется гулким ветром,
бродят запахи по углам,
и мышонок в простенке ветхом
хрустко точит незримый хлам.

Ночка-ноченька, мать родная,
так же точишь и ты меня,
все во мне закоулки зная,
для себя смак души храня.

Что ж, точи! Есть на белом свете
распрекрасная штука - жизнь,
где звезда тишиной приветит,
перепёлка споёт во ржи.

И, покуда они со мною,
я дарю им о них слова,
а уйдут - прорастёт весною
сквозь меня на простор трава.

Крылечко

Я присяду на крылечке,
Скрипнет стёртая ступень,
И осыплется на плечи
Тенью зыбкою сирень.

Ветер стихнет…
И заложит
Уши чистой тишиной,
И ничто не потревожит
Лёгкой заводи ночной.

Всё недвижно…
Только тени
Наплывут и пропадут,
Да на выщербленной стенке
Паучишки сеть плетут.

Только стелется без ветра
Запах става и ольхи –
Через миг уже, наверно,
Загорланят петухи!

***

Зелёный дым весны прозрачен
на свежевымытых ветвях,
легко и зыбко обозначен
волнистый воздух на полях,
и солнце вскрывшейся дороги
едва касается лучом,
и дух надежды и тревоги
в груди усталой невесом...

Бекарюковский бор

За узкой лентою речонки,
Короной кручи меловой
Спит бор, веками освящённый,
Свидетель вечности живой.

Там пёстрый дятел многоточьем
Упорно будит тишину,
И тихий поползень щекочет
Проворным клювиком сосну.

Там лучик солнца молодого
Могу почувствовать рукой
И, вместе с белкой легконогой,
Поверить в вечность и покой.

***

Пенье первых осенних дождей,
в перелеске запахло грибами,
и туманы седыми клубами
по утрам обнимают людей.

Всё протяжнее звуки в лесу,
всё далече "Ау" убегает,
и, на волю ветров полагаясь,
паучок задремал на весу...

***

Ветер несёт пересохшие листья,
солнышко шлёт мимолётный привет,
и обнажается истиной чистой
гроздьев рябины рубиновый свет.

Ласточки, словно беспечные мысли,
то разлетятся, то к небу прильнут,
божьи старушки на лавочки вышли
вить разговоры из праздных минут.

Слово за словом, как бусинки в бусы,
день собирает и движется в даль,
времени бег ускоряя искусно,

в сердце нечаянно сея печаль…

В больничном саду

С недоумением и дрожью
листва ныряет с высоты
на порыжевшие дорожки
сквозь почерневшие кусты.
 
В природе следом за цветеньем -
конец зелёному теплу,
сквозь растревоженные тени
гляжу в густеющую мглу
и в увяданье каждым нервом
разгадку вечности ищу,
забыв совсем, что я не первый
и не последний здесь грущу.

***

Весна, как граната,

меж нами рванула,

беспамятством хлёстким

пробиты сердца,

душа всё иное

за круг оттолкнула,

жива только святость

родного лица.

 

...И буйная страсть –

ненасытные руки,

как острые иглы,

касаются плеч,

да жадные губы

 ласкают до муки

желанное тело,

коверкая речь...

 

Сражённый безумием,

всё забываю,

и чувства и мысли

поют и болят!

...И, связи живые,

как вены, вскрывая,

сквозь счастье поныне

осколки летят...

Растревоженная моя

Растревоженная моя,

бал закончен вечерней сказки –

в твою жизнь вдруг ворвался я

сгустком боли. борьбы и ласки.

 

Заглянула ты в душу мне,

стала мною  – земля качнулась,

и в горячечном злом огне.

обожжённая, ты очнулась...

 

Попыталась ты прочь уйти  –

заметалась в кольце тревоги;

неприкаянная, прости,

сам не знаю в покой дороги!

 

Человечьего воронья  –

его окрик и зол, и зычен  –

станем сытою мы добычей,

растревоженная моя...

***

Видно, была не судьба
стать нам законною парой,
не поцелую под старость
твой завиточек у лба.

Видно, нам счастье дано
в том, что не видим друг друга,
и непутёвая вьюга
нас не тревожит давно.

Видно, в последний мой час
ты ничего не почуешь,
и в мир теней улечу я
с мыслью совсем не о нас.

...Твой завиточек у лба
был нашей маленькой тайной
и не забылся случайно...
Видно, забыть не судьба.

***

Были годы, полные тобой:
горечью, надеждами, тревогой;
птицей хищной буйная любовь
вдаль гнала меня чужой дорогой.

То была дорога в никуда:
от семьи, от матери, от чести,
потому что знали – никогда
мы с тобою жить не будем вместе.

Но сливались жаркие тела
всё безумней с каждой новой встречей,
и я жил лишь тем, что ты была
моей частью миг, минуту, вечер…

Рухнул мир, когда расстались мы,
вся душа рассыпалась на части,
но нежданно из кромешной тьмы
без тебя ко мне вернулось счастье.

Горизонт раскрылся голубой,
сквозь него лечу я птицей смелой,
словно неотступной не болело
болью сердце, полное тобой.

Без тебя

Кто разберётся в женщине тот Бог!
ну вот и я в тебе не разобрался:
над чем костёр страстей мой разгорался,
и почему я у твоих был ног.

Ты так ушла, как будто не была
горячей, и доверчивой, и верной...
Раздавлена ты ношей непомерной
доверия и ровного тепла?

Пойму ли я:
беда или вина,
иль правота
в твоей лихой измене,
иль просто тяга женщин к перемене
глубин своих, не ведающих дна -

Мне всё-равно.
В тревожном уголке
души моей, истерзанной тобою,
и без тебя я буду жить любовью:
святой строкой в житейском дневнике...

***

Шемраевка. Трудно деревню
на карте района сыскать;
среди пустырей и деревьев
когда-то здесь выросла мать.
 
И дом под зелёною крышей
был полон, весельем звенел,
теперь-то мы в город все вышли,
и он в тишине потускнел.
 
И бабушка зимы не дома
живёт - у своих дочерей;
а время течёт невесомо,
а двор заселяет пырей.
 
И всё-таки каждое лето
ведёт нас дорога туда,
где верба душевным приветом
шумит в тишине у пруда.
 
Без боли же с ней не столкнуться:
всего за одиннадцать лет
успела деревня согнуться,
всё сходит и сходит на нет.
 
Немало дворов посносили,
в другие вошла седина;
остался один дед Василий,
и бабка Меланья - одна.
 
Да что говорить -
постарело,
увяло деревни лицо,
а время вершит своё дело
с печально известным концом.

Памяти бабушки

Облетели листья,
обнажились гнёзда;
я душою чистый -
всё, что брали, роздал.
 
Не в кармане дырка -
в голове прореха:
жизни цвет растыркал
в поисках успеха.
 
Города и веси,
свечки лиц и рожи;
дуракам известен,
и неглупым - тоже.
 
Пусть я не согнулся,
спас в себе святое
и в гнездо вернулся,
да оно - пустое...

***

Одряхший дед
от снегопадов
уехал к сыну зимовать,
ему немного было надо:
еда, газеты да кровать.

Пожалуй, всё. И до апреля
он жил бы тихо и светло,
но внуки сразу же запели:
«На кой его к нам принесло».

Когда жива была старуха,
он внуков пестовал,
и вот
сын бросил, походя и сухо:
«Сестра просторнее живёт".

И дед уехал,
даль родная
махнула издали рукой…

И лишь бездомный ветер знает,
в чём дед обрёл себе покой.

***

Время мчится, длится, тянется,
горе капает в стакан,
жизнь пройдёт - оно останется
и другой изгорбит стан.
 
Друг мой, друг мой, что мы делаем,
отъезжая в никуда;
мысль пульсирует несмелая,
обжигая, как беда.
 
То ли гены дефективные,
то ль бескожая душа -
всё равно, коль диво дивное -
жизнь - уходит, злом дыша.
 
Друг мой, друг мой, встреча скорая
ждёт нас, но не за столом:
жёлтый дом, медбратья сворою,
боли гаснущий надлом.
 
Всё пройдёт, мой друг, прокатится,
вечного на свете нет...
Над могилами поплачутся
наши вдовы в сорок лет.

Инвалид

Стонал он, словно раненый, однако
всё это было в общем-то смешно,
ведь не от боли бился он и плакал,
бурлило и кипело в нём вино.
 
Он ворот рвал заношенной рубахи,
и, сам в свою повершивший игру,
кричал себе и всем в знобящем страхе:
"Вот вскрою вены к чёрту и помру!"
 
Всё это было в общем-то обычно,
как будто на Россию он один;
но, к бегству приготовившись привычно,
стоял за дверью пятилетний сын.
 
Стоял, соплей и слёз не утирая,
зажав ладонью поведённый рот...
 
И страшно было -
папа умирает,
и горько было -
снова не умрёт!

***

Осенним утром перемёрзну

и, не сдержав печаль свою,

на угасающие звёзды

почти по-волчьи пропою.

 

Я улечу в свой городишко

и у детсадовских ворот

увижу: в стайке ребятишек

с прогулки доченька идёт!

 

В свой бывший дом,

с собой недружен,

приду: Дочурка, принимай,

я помню всё!

 

"Ты здесь не нужен..." –

устало скажет её мать.

 

Под удивлённым детским взглядом,

ещё не видящим беды,

уйду, и первым снегопадом

зима забьёт мои следы...

 

Прощание с другом

Ты понял, наверное, Саша,
что молодость сгинула наша
в компаниях чьих-то
нелепых,
в объятьях случайных девиц.
Ты видел,
как выросли дети?
Ты раннею смертью ответил
за то,
что по жизни шёл слепо,
в себе не имея границ.

Я - жив,
я успел отшатнуться
от края
и к людям вернуться;
но - дочери нет, а ребята
за всё ли простили отца? 
Теперь есть семья и достаток,
но короток жизни остаток,
а нам-то казалось когда-то,
что жизни не будет конца...

***

Вечер взбодрил

снег,

рассеребрил

темь,

бледной луны

бег

пенит ветвей

тень.

 

Дальних огней

свет

сердцу донёс

вдруг:

долго тебя

нет,

юности мой

друг.

 

Верю, что ты

там,

где-то вдали,

жив;

слушать бы вновь

нам

шёпот родных

ив.

 

Хутор, за ним

став,

тихий ручья

звон,

кто-то живёт

там,

или тот мир –

сон?

 

…Ветер, луна, снег,

Время сильней всех.

Паучок

Пенье первых осенних дождей,
в перелеске запахло грибами,
и туманы седыми клубами
по утрам обнимают людей.

Всё протяжнее звуки в лесу,
всё далече «Ау» убегает,
и, на волю ветров полагаясь,
паучок задремал на весу…

***

За окном – кипенье вьюги,

нам – уютно и тепло,

мы сороке-стрекотухе

ремонтируем крыло.

 

И глядит с испугом птицы,

и, вздыхая горячо,

дочка бурно суетится,

сын теснит её плечо.

 

Тополька мятутся ветви,

глухо плачется стекло;

за окном студёный вечер,

а в душе – тепло-тепло.

***

Ну вот и дозрел до жены молодой…

Спят куры и свинки в сарае;

в жизнь — синюю птицу,

схлестнувшись с бедой,

пускай кто-то юный играет.

 

А мы с молодухой приветим закат,

присев на скамейке у дома,

посмотрим, как в небе

скользят облака,

а вдоль по проулку — солома…

 

Попить тишины, как попить молока —

тепло и в душе и в желудке;

и ширь безмятежна, и высь глубока,

молчу, как самец индоутки.

 

Вдруг стали пустыми чужие края,

по женщинам сердце не тужит;

я даже уверен — дозрела моя

молодка до зрелого мужа!

В деревне

Давно ли под звук радиолы
томили меня маттиолы;
теперь здесь никто до рассвета
не жжёт в палисаднике света,
лишь лают беззлобно собаки
в туманном чарующем мраке.

Эх, годы, вы так пролетели,
как будто соловушки спели!

В причёску вживается проседь,
и лето склоняется в осень.

И всё ж у родимого дома
не чувствует сердце надлома,
и лёгкое облако ночи,
как в юности, счастье пророчит:
не спит во мне звук радиолы,
покуда цветут маттиолы.

Милой

Солнце закатное,
красное-красное,
ширится плотная тень;
в тёплое озеро,
тканое ряскою,
клонится сморенный день.

Птица вечерняя,
даже в молчании,
песню несёт на крыле;
милая, милая,
как замечательно
жить и любить на земле.