“Вечность внутри мгновенья”

                                                                    Мир изломан …Линия излома

 Бьётся синей жилкой на виске.

Анатолий Аврутин

   Практически всегда можно проследить закономерность того, что каждый художник творит на рубеже двух эпох, двух соприкасающихся миров. И символические слова изестного поэта нашей современности Анатолия Аврутина не исключают параллелей и пересечений с творчеством не менее знакового поэта Екатерины Полянской, которая так же пытается постичь и осмыслить время, запечатлеть и оставить в нём себя, в чём, безусловно, и заключается непостижимая тайна поэзии. Упрощённое понимание литературы в начале третьего тысячелетия никак не сочетается с проблематикой смыслов и философской высотой её произведений. Но настоящий поэт, чувствуя боль этого мира, впитывая его страдания и скорби, способен нравственно поднимать читателя до своего уровня, открывая ему нечто большее, чем другие, чем та окружающая действительность, которая пытается нивелировать человека.

   Екатерина Владимировна Полянская – лауреат многих международных и российских литературных премий, автор поэтических сборников: «Бубенцы» (1998), «Жизни неотбеленная нить» (2001), «Геометрия свободы» (2004), «Сопротивление» (2007), «Воин в поле одинокий» (2012), «На горбатом мосту» (2014). «Метроном» – седьмая книга автора, которая вызвала немало читательских откликов, серьёзных философских умозаключений. «Без отклика нет творчества», – когда-то верно заметил Пастернак. И всё же у каждого читателя, а в особенности у критика, который тоже в первую очередь является читателем, с той лишь разницей, что он более вдумчив и любопытен, – своё отдельное видение. Жанр произведений, представленных в новой книге «Метроном», достаточно разнообразен: лирика, новеллы, исторические хроники, бытовые зарисовки, классические миниатюры, стихи-портреты. С выходом данного сборника стали ещё более очевидны масштабы дарования Екатерины Полянской: неповторимость её поэтического голоса, уникальность духовного и творческого опыта, значимость её роли и места в современной поэзии.

   Книга «Метроном» – светлая и вместе с тем трагическая. Сочетание именно этих двойственных составляющих придаёт ей поэтическую мощь, – то высокое напряжение духовности, ту метафизику искренности и тайны, без которых не бывает подлинной поэзии. Восторгаешься безупречной логикой авторской мысли, когда за каждой строкой угадывается мастерство зрелого художника, весомость его истин, своеобразие его внутреннего мира. Причём, произведения и темы звучат и подаются так непринуждённо, будто их автор не испытывал бремени многолетнего труда, не знал творческих мук идейно-нравственных и художественных исканий. Поразительно цельное по своей глубинной сути поэтическое творчество Е. Полянской противоречит подчинению каким-либо отдельным повторяющимся темам – мотивы и сюжеты её произведений крайне избирательны, неожиданны и по-своему исключительны.      

Осторожнее! Ведь и сейчас, может быть,

Жестом, взглядом ты выдаёшь невольно

То, что ты действительно можешь любить,

То, что тебе в самом деле бывает больно.

Вещи твои перетряхивают, спеша.

Что тебе нужно? – Ботинки, штаны, рубаха…

Это вот спрячь подальше – это душа,

Даже когда она сжата в комок от страха.

(«Как ты нелеп в своём мученическом венце!..)

   Вот и бьётся человеческая душа между чувством собственной обречённости, между надеждой на вечное бытие и роковой тревогой. Как сохранить последнее, единственно ценное, что ещё осталось у тебя, – одинокую душу?! Ты абсолютно чужд и безразличен окружающему миру, но зато так близок поэту в постижении этой общей боли, принимающему саму идею индивидуализма и принципы автономности человеческого существования.

   Поэзия Е. Полянской, как уже проговаривалось, не поддаётся чёткой тематической градации. Когда однажды Блока попросили прочесть стихи сугубо о России, он ответил: «Это всё о России». Здесь мгновенно сработала сила и страсть обобщения, свойственная большому искусству. Точкой притяжения различных тем и у Е. Полянской является Россия, русский человек. Возьмём буквально одно из стихотворений, оно расположено в начале сборника – это «Гдов». Невольно задумываешься, какое в нём пространственное время, какое измерение бытия? И что же вообще является главным свойством гениальных текстов? Вероятно, их таинственные нелинейные связи, когда есть нечто за горизонтом – пространство с невероятной глубиной времени.

 Жизнь в городке замирает около трёх: / Заперты церковь, столовая, магазин,

Пусто на станции – ни поездов, ни дрезин, / Сухо в стручках пощёлкивает горох

У переезда, заброшенного так давно, / Что даже шпалы замшели, как будто пни.

В крепости козы уже не пасутся, но / Просто лежат в дремотно-густой тени.  

   Всё-таки удивительная вещь – стихотворные тексты, где ясно прописан первый считываемый пласт, а дальше русский пейзаж без излишеств поглощает тебя, ты словно растворяешься в нём без остатка, и древняя память земли возвращает тебя к своим исконным истокам.

Только в низине поблёскивает река, / И осыпается медленный пыльный зной

Между нездешним ужасом борщевика / И лопухов беспамятностью земной.

   Визуальный ряд вводит нас в атмосферу словно застывшего навсегда времени с его острым ощущением подлинности бытия, с его интересом к обыкновенной жизни русской глубинки, к её тихим, как кажется на первый взгляд, забытым Богом местам, но местам удивительным, притягательным своей первозданной сущностью, идущей от сотворения мира:

 Только кузнечик, звоном наполнив слух, / К детству уводит от горечи и тревог,

Да над садами яблочный чистый дух / Напоминает, что где-то ещё есть Бог.

   Открывается иное измерение, где многие происходящие вокруг и внутри нашей души вещи обретают свой глубинный и радостный смысл, когда внезапно понимаешь, что именно тут и «есть Бог», и Он непременно сохранит это всё.

   Весьма примечателен в творчестве автора момент взаимодействия истории и литературы, момент слияния истории и жизни, правды и вымысла, реальности и мифа. В поэзии Е. Полянской явственно проступает внутренняя сторона, изнанка исторических фактов, скрытая за внешним сюжетом, частным событием. Реальные исторические события, вобравшие в себя соки земли, напитывают и почву её глубоко русских по духу произведений. Но только ли за скрытой «завесой времени» может быть истина? Порой театр истории становится и театром жизни, где уже сложно отличить миф от действительности. Своего рода иллюстрацией к миропониманию нынешней России служат стихи автора «Диалог в пути», будто в зеркале отражающие карамзинский давний диалог о непрерывности исторического бытия Русской земли. Мир явно движется по кругу, так же аналогично движется по кругу и колесо истории. Е. Полянская заданный ею сюжет и в новом тысячелетии видит сквозь призму судьбы русского человека, проводя широкие связи и параллели его отдельной жизни и судьбы с общей судьбой страны, государства, нации.

– Держитесь, сударь! Снова – ямы. / – Да… / Лошадкам бы не покалечить ноги…

– Вы, сударь, понимаете – дороги… / Они у нас такие, как всегда.

……………………………

– Ну, как в России? Всё воруют? / – Да. / Чиновники раздулись, будто жабы.

– Всё та же наша древняя беда… / – Но несопоставимые масштабы…

……………………..

– Но вы… Россию… всё же… / – Вот те на! / Мы тоже матерей не выбираем.

И если нужно – так же умираем / Без лишних слов. В любые времена.

   Несмотря на происходящее, на условность современных законов, на «словесный шум и звон», что неизменно присутствуют в новейшей истории России, поэт без пафоса и показного патриотизма, являет нам эмоциональный образ настоящего русского человека, умирающего за Родину. «Друг мой, – восклицал Гоголь, – или у вас бесчувственное сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия!..» В стихах Е. Полянской мы видим и трагизм вечно униженной России, и вместе с тем неизбывную жизнеутверждающую силу её народа. И этот феномен героизма тоже неизменен – в нём и заключается вера в спасение русской души, вера и надежда в возрождение России.

   История – символическая модель, где каждый образ стремится к многозначности и неисчерпаемости, как в стихах «Ворёнок», отражающих всего лишь один жуткий эпизод царствования Михаила Романова, положившего конец Смуте на Руси и давшего начало династии Романовых. Или, к примеру, другой сюжет, позаимствованный уже из советской эпохи, – странная смерть Вождя народов Сталина, – где «неспешно разворачивался свиток, / И размыкалось времени кольцо, / В предсмертно искажённое лицо / С привычным страхом вглядывалась свита». Здесь отнюдь неслучайно стихи заканчиваются неоднозначным обращением именно к ветхозаветному Богу, Страшному своим отмщением и возмездием, ровно, как для самого умирающего, так и для его народа, пребывавшего не только в полном неведении уже случившегося, но так никогда и не узнавшего истинной правды.

   Е. Полянская доказывает, что порой ничего не надо придумывать, а просто брать готовый сюжет из жизни и творить мир поэзии в себе. Подобной историей стало стихотворение, адресованное памяти деда, – некая своеобразная формула памяти: горькая, запоздавшая, цепляющая заусенцами невысказанных фраз и навсегда унесённых с собой в небытие смыслов, память огромной невосполнимой потери, пришедшая к ней с годами и не дающая покоя. Три его строфы – откровенная исповедь, в которой сосредоточена вся вина поколения, не испытавшего той далёкой войны, поколения, которому похоже так и не суждено узнать о ней всю правду, которую сегодня ему просто некому рассказать. Время и её главный момент истины – безвозвратно потеряны. Вполне очевидно, что в этих лаконичных строках, чуждых излишних эмоций и пафоса, автор поднимает обострённую проблему памяти, совести, искупления вины, прощения.

Дед воевал на Невском Пятачке, / В живых остался чудом, слава Богу.

Жил налегке, и умер – налегке, / И ничего не взял с собой в дорогу.

И всё же – взял. О том, как воевал, / О том, как трудно шёл от боя к бою

Не рассказал. Он память оборвал, / И целиком забрал её с собою.

И вот, в привычной жизни на бегу, / По пустякам растрачивая силы,

Простить себе никак я не могу, / Что ни о чём его не расспросила.

  Оказывается, память, преданная забвению, может мстить. О, как же справедлива автор, говоря об ответственности за человеческие грехи, заставляя задуматься о самом важном – о покаянии души. Непостижимо, что заставляет её писать о той войне в нашу эпоху, отвергающую самого человека, к тому же писать с такой пронзительной болью, даже отчаянием?! «…Не надо экзотики, не надо уравнений с десятью неизвестными, надо ещё жёстче, непригляднее, больнее», – советовал Блок Ахматовой. Та же оголённость строки, то же напряжение нерва, та же запредельная натянутость душевной струны ощущаются и у Е. Полянской: 

В горьких снах приходят ко мне / Те убитые на войне…

<…>

Вот стоят они и молчат. / Оглушает безмолвный хор…

Мне не выдержать их укор.

И – мурашками по спине: / – Почему вы – ко мне? Ко мне?

Ваша смерть – не моя вина. / Это просто – война, война.

Это просто – беда, беда… / Так зачем вы пришли сюда?

Вы ошиблись… – и мне в ответ / Шелестит, словно выдох: «…нет».

   Надо сказать, что для её поэзии характерны чувства утончённые, интеллектуальные и мистические интуиции – дыхание мира иного. Недаром поэт С. Алиханов точно отметил «восходящую градацию смыслов» в стихах Е. Полянской, а писатель Ю. Меркеев, заведомо минуя принцип рандомной ризомы, указывает на то, что это – «не поэзия абсурда», ведь у её автора есть «Бог в душе». Е. Полянская, как в жизни, так и в поэзии, не отвергает причинно-следственные законы. Поэтический накал её строки достаточно высок, а идеи воздания неминуемо настигают каждого из нас, явственно взывая к окончательно важному ответу на Страшном Суде:

Семь раз отрежь, один – отмерь, / И нищету прими.

Чем оправдаешься теперь / Пред Богом и людьми?

За пустоту, за суету, / Словесный сор и прах,

Мучительную немоту / И неизбытый страх…

  «Бог мыслит вещами», – писал П. Флоренский. Суть этой божественной и жизненной философии отзывается и в произведениях Е. Полянской. «И дал Господь мне слёзы наконец: / Чтоб я могла как следует оплакать», – изумляет её мистическая диалектика. Библейская тематика – сердцевина художественной мысли поэта. Истинность бытия: образ могущественных священных стихий либо человеческой борьбы и деяния предстают в стихах «Экскурсия»:

Вот – ворота, вот – мост. Но разрушен последний пролёт,

И прогулочным шагом сюда ни один не войдет.

Вот – бревно над пролётом, последним пролётом моста.

Но как шатко оно! А под ним – пустота, пустота…

        А дальше ещё более будоражащая воображение картина:

Это – церковь. Конечно, креста вместе с куполом нет.

Ни свечей, ни икон. Только свет, только воздух и свет.

Вот – остатки погоста, они различимы едва,

На обломке плиты ещё можно нащупать слова.

   Нарастает внутреннее напряжение, открытое пространство из воздуха и света оглушает и пугает своей неземной тишиной, когда вдруг одновременно слышен собственный голос души и голос извне, идущий из пустоты, из инобытия: «Я – Воззвавший, Я – Тот, Кто хотел вас отвлечь от еды, / Я – бескрайняя память, я – боль самой чистой воды». Ведь сказано в Евангелии: «Мои мысли – не ваши мысли. Мои пути – не ваши пути» (Ис. 55: 8-9). Человек, выбирающий не Божьи пути, а свои, трагически слаб, ибо не хватает ему истинной веры:

«…Я – Воззвавший, Я – Тот, кто над вечностью строил мосты,

Но зависли они, словно крик Мой среди пустоты.

И у каждого есть ненадёжный последний пролёт…

Кто услышит Меня? Кто пойдёт по мосту? Кто пройдёт?»

   Кто пройдёт? Мы все в пути, но одолеем ли свой «последний пролёт», за которым провал, бездна, где нечто клокочущее в глубине, мистически притягивающее своей мощной энергетикой? Пока неизвестно. Через словесный мост – тело слова, которое способно к бессмертию, пока лишь поэту дано пройти по мосту, ведущему в вечность…

Но, вгрызаясь камнями, как будто зубцами – пила,

Стены делят пространство, и время, и нас пополам.

И в проходе сквозном ничего, ничего больше нет –

Только воздух и свет, только мост через воздух и свет.

   Сокровенны и стихи, что напоминают торжественные молитвы, обращённые к Господу. Когда иссякают силы, когда никто уже не может помочь человеку, именно тогда в глубине измученной души он взывает к Самому Милосердному Богу: «Чем бы мы ни были для Тебя, Господи, – / не покидай нас». Знаменательно и то, что стихами, созвучными сакральной молитве, автор и завершает книгу:

Господи, ну что ещё мы можем? / Только петь. Не помня о законе,

Петь одну любовь… И всё же, всё же – / Не сжимай в кулак своей ладони!

   Как видим, поэтическое творчество Е. Полянской отличает тяготение к сложной нравственно-философской проблематике, широта духовного и творческого кругозора. Диалектический взгляд на современную действительность помогает художнику творить неповторимые философско-лирические медитации.  Верно заметила два контрастных и соприкасающихся момента в поэзии Екатерины Полянской писатель, критик Наталья Савушкина, сказав об этом так: «... стихи, словно насквозь пронизанные «городским неуютом» и в то же время продуваемые вольными степными ветрами. Два образа, две ипостаси земного бытия лирической героини – каменный город, принуждающий разделить тяготы суетной жизни, и вольный простор, степь…»   Петербург – «город трагической красоты» – соединил в произведениях Е. Полянской и блоковскую обречённость, и мандельштамовскую бездну.

 …Любимый город, дремлющее лихо, / Мерцающая речь глухонемых,

Насущный хлеб, чуть влажный на изломе, / Обломки кирпичей, осколки слов –

Смешалось всё, как в чьём не помню доме, / В сияющей бездомности миров,

Рождений и смертей, летящих мимо, / В беззвучном вопле обречённых «Я» …

И лёгкость бытия невыносима, / И неподъёмен груз небытия.

   С необыкновенной поэтической силой и остротой она ощущает мандельштамовскую историческую бездну, «раскрывшуюся» в глубине «самого мгновенья», бездну, насквозь продуваемую холодными ленинградскими ветрами. И, если даже «время сжимает кольцо», то вопреки всему, «ведь кто-то же должен стоять, повернувшись лицом / К неизбывному страху, готовому хлынуть из бездны». Непостижимо, но «кто-то же должен» взглянуть этому страху в лицо. Поэтически «переплавив» Блока и Мандельштама, Е. Полянская обретает и желанную гармонию – единение света и тьмы. Страха нет. Она гасит глухую и тёмную энергию, и свои «вечные сумерки», свой мерцающий взаимоисключающими смыслами образ автор подчиняет «невесомой призрачности блоковской воли осенней». Предчувствие возмездия у великого поэта Серебряного века, когда «над нами сумрак неминучий…», сменялось иным мироощущением, всепобеждающим: «О, весна без конца и без краю… // Узнаю тебя, жизнь? Принимаю!..» Вот и у Е. Полянской охватывающее её пронзительное ощущение бытия, когда «под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор…», не обманывает её – более того – оно передаётся и нам, вдыхая в уставшие от долгой зимы души новую надежду:

Бормоча, что весь мир, как квартира, – то тесен, то пуст,

Подворотней бредёшь за кирпичные стены колодца,

И навстречу тебе влажно дышит очнувшийся куст,

Воробьи гомонят, и высокое небо смеётся.

   Эстетические и духовные ориентиры блоковского творчества, как известно, включают трагизм и согласие примирения с неизбежным. Сложные чувства, их неуловимые процессы, представляющие жизнь в бесконечном вселенском времени, мы наблюдаем и в поэзии Е. Полянской. Казалось бы, тысячу раз описанная многими сцена отпевания, последнего прощания, становится у автора воистину просветлённо-торжественным реквием жизни и смерти. Февральский холод, тоскливое сиротство ожидания, и «отпеванье задерживалось». Всё застыло на ледяном пронизывающем душу и тело ветру, не было и спасительных слёз. Лишь только яркие снегири, которым явно угрожала опасность со стороны трёх больших охотящихся на них котов, совсем не вписывались в столь печальную картину предстоящей панихиды. Присутствующие, отвлечённые происходящим действом, замерли в ожидании неминуемого, но стая «разом вся поднялась». И «мир вздохнул, словно в стылых глубинах земли / Чья-то мёртвая хватка разжалась. / И горячие слёзы свободно текли / В бесконечность. И жизнь – продолжалась», – так магически в жизни и в поэтическом слове побеждает то вечное, что определено самой природой, что предначертано свыше.

  Примечательно, что и в других стихах автора северный город будто преображается в одночасье, и «апрельский день прочитан между строк», «и снова мир течёт сквозь решето / Фантазии, сквозь близорукость взгляда, / И мне не выразить словами то, / Что вновь его спасает от распада». Как же тут не вспомнить и блоковское: «Сотри случайные черты – / И ты увидишь: мир прекрасен…»! Только поэт и может соединить части этого мира, что на грани распада, в одно целое, спасая его от хаоса и примиряя человека с непростой реальностью. Великое единство мира страстно вбирает в себя всё: горькое отчаяние и светлую надежду, смертельную тоску и ослепительное счастье, грубую действительность и крылатую мечту. Петербург – невероятный город всегда и на все времена – словоцентричное место – величественное и безмолвное. Но мистика города в стихах Е. Полянской приобретает совершенно привычную тональность, проникающую в мир человеческой души, туда, где ты сам, где только ты определяешь и знаешь подлинную цену жизни:

Я целый день толклась – варила суп, / Стирала, мыла, жарила котлеты…

Мир был вполне материально-груб, / И я его любила безответно.

Он мной повелевал и – так, и – сяк, / Он требовал трудиться то и дело.

А я любила – наперекосяк – / За всё, что в нём случайно подглядела…

<…>

…за то, / Что над иссохшим питерским колодцем,

Как будто чистой радости глоток, / Смех ласточек бесстрашных раздаётся,

За то, что даже горе – не беда, / За свет вечерний и дневные тени,

За то, что забываю иногда / Про повелительное наклоненье.

   Пожалуй, для меня лично – это самые удивительнейшие стихи, полюбившиеся в новой книге «Метроном». В них по сути: и сама жизнь, и спасительная защищённость от всего, и полное слияние с бытием, и безоговорочное отсутствие претензий к нему. Надо заметить, что созвучие бытию, приятие его, даётся немногим людям. Ещё одна черта, роднящая автора этих стихов с ним: духовное равновесие – способность вместить в себя мир в целом, такой разный и противоречивый, но в то же время такой родной и любимый до боли. Да, здесь нет патетики, но зато угадывается лёгкая ирония человека добродушного и умного. Озарение к художнику всегда приходит неожиданно, в самые обычные моменты жизни. Оно – в любом случае чудо, и не всё ли равно, приходит оно извне, «свыше», или из глубин памяти? Главное, что здесь есть тайна Божественного присутствия в будничной суете. Собственно, эта извечная тайна пронизывает всю поэзию Е. Полянской.

   Специфичность художественного мышления Е. Полянской заключается и в пересечениях с творчеством других писателей. Сравним её стихи со стихами, допустим, Басё. Тоже искусное умение сказать много буквально в нескольких словах. И очень, очень изящно. Наглядный пример – трёхстишия-хокку классика японской поэзии Басё:

Где ты, кукушка? / Привет передай весне. / Сливы расцвели.

           А теперь обратимся к трёхстрочиям Е. Полянской:

Вновь липа цветёт – / Золотистая радость / Коснулась меня.

……….

Старая груша / снова цветёт по весне, / жизнь истекает.

…………….

Крики ласточек / над крепостью в вышине – / утро в Изборске.

   Разве это не прекрасно?! Как раз в поэзии Е. Полянской привлекает отнюдь не злободневное, а вещи естественные и постоянные, злободневное же она отражает в контексте вечных вопросов личности и человечества, стараясь соотнести явление и событие текущего дня с общими принципами отечественной и мировой культур. Поэт всегда видит больше, всегда чувствует пронзительнее, всегда доискивается до первопричин, до самой сути явлений, что и придаёт даже наиболее исповедальным, интимным стихам масштабность, а её поэтическому слову, высказанному о времени и о себе, весомую значимость. Е. Полянская обладает редким даром одухотворения – превращать, казалось бы, скучную материю в настоящую поэзию. Не могу удержаться, чтобы не вспомнить и удивительное стихотворение, наполненное ожиданием, предчувствием, предвестием грядущих перемен, предощущением ещё возможного счастья, с символичным названием «Мастер». Как же это необходимо человеку! Ведь не секрет: порой ожидание счастья лучше самого счастья. И нет уныния, и в руках мастера «кипит работа, мир преображая, / Рассеивая мрак, сметая прах, / Как будто нам ничто не угрожает, // И смерти нет, и горе – не беда, / И мы тут – не случайны, не мгновенны… / Я говорю: «Так будем живы, да?» – / И он смеётся: «Будем непременно!» По всей видимости, здесь неважно, как считал Довлатов, что происходит вокруг. Важно, какие чувства мы испытываем, поскольку любой из нас есть то, чем себя ощущает.

   Человеческое горе и счастье, волнующие произведения о человеческих судьбах, исполненных громадного драматического напряжения, – ещё одна грань многообразного видения и поэтического таланта Е. Полянской, неравнодушной к тому, что происходит в жизни и в искусстве, всегда придерживающейся в своём творчестве достоверно-правдивой, отзывчиво-реалистичной строки. Вообще, если откровенно, то ничего интересней и значимей, чем судьба отдельного человека, в литературе нет. Впрочем, и здесь можно написать по-своему, не повторяясь в массе тем и образов, как это и делает автор. «Смерть Хосе Рисаля» – небольшое произведение о всего лишь одном эпизоде из жизни филиппинского поэта, врача, философа, общественного деятеля, революционера, который был расстрелян в 1892 году за участие в подготовке антииспанского восстания.

Он разворачивается в падении: / Плечи, пробитая грудь, живот…

Подгибающиеся колени / Гасят резкий толчок вперёд.

……………..

Время сжимается. Он в падении / Разворачивается на восход.

И разворачивается планета, / Вся нашпигованная свинцом.

Жизнь. Вселенная. Бездна света. / Запрокинутое лицо.

   Последнее мгновенье жизни, когда тебя уже настигает смерть, вдруг всё меняет, и поэт Хосе Рисаль бросает судьбе вызов: смотрит собственной смерти в лицо, чтобы увидеть восход. Я воспринимаю эти стихи, прежде всего, как гимн осмысленности жизни и мужеству быть человеком. Смерть не страшна, когда она есть достойный итог, и что, не исключено, достойное продолжение жизни.

      Стихи «Доктор Боткин» – другая история, правда, тоже о враче, придворном медике, который лечил царскую семью Императора Николая II, и зная об её неминуемой гибели, никого из них не покинул до самого последнего часа, добровольно избрав собственную смерть.

На что вам они? Они к этому сами пришли.

Погибнуть зазря вместе с ними – да это же бред!

В конце концов, вы для них сделали всё, что могли,

Вам не в чем себя упрекнуть… Почему, доктор, – нет?

   Е. Полянская тоже врач, чужая боль ей так же близка и понятна, как понятна и мысль о том, что единственное настоящее призвание человека – труд и борьба, и что человек никогда, ни при каких условиях не должен, ради собственного уединённого, личного, маленького счастья, изменить жизни и своим убеждениям, сколь бы тяжела и сурова она не была. Поэтому на предложение жизни и свободы, доктор Боткин в диалоге с палачами однозначно ответит: «Вы разве не поняли? / – Понял. / – И что? / – Остаюсь». «Претерпевший до конца – спасётся» (Мф. 10:22), – гласит Священное Писание. Он станет страстотерпцем. История и время – тому подтверждение: Божья справедливость и Божья кара свершились, когда судьба не только самих исполнителей столь жуткого и кровавого преступления, но и их потомков была страшной и роковой.

   Трагедийное всегда мужественное, а не пессимистичное, не беспросветное отчаяние, не отрицание жизни. Да, поэзия Е. Полянской во многом трагична. Но её принимаешь, как принимаешь и саму жизнь, такую разную, противоречивую. Трагический герой не склонен покориться смертельной опасности, руководимый волей и мужеством к подвигу – и в этом единоборстве – смысл трагедии, в чём убеждают и стихи «Скрипач» – памяти Муси Пинкензона, еврейского мальчика, вместе с его родными расстрелянного фашистами. Маленький подвиг маленького человека и в этой формуле нет ничего унизительного, ведь в ней трагическая и святая суть всех войн, а в данном случае – Великой Отечественной. У него был шанс остаться в живых, если бы Муся Пинкензон сыграл нечто лирическое и сентиментальное, о чём его и просил немец, но вопреки судьбе, совсем иное сыграл он: «Но горячей молитвы, мощней псалма / Словно взрывает пространство перед тобой: / …это есть наш последний / и решительный бой!..»  Маяковский не зря охарактеризовал поэзию так: «Скрипка и немножко нервно». Вот и у Е. Полянской этот пронзающий сердце стих, подобен смычку, проводимому по фибрам нашего существа:

Это есть наш последний бой, наш последний – на землю – взгляд.

Дёргается в конвульсиях автомат, / Хриплым лаем захлёбывается другой.

…это есть наш последний и решительный бой!..

Это есть наш последний – разорванной грудью – вдох.

Он так глубок, что в него умещается Бог –

 Бог, так похожий на твоего отца. / Смерти нет. / Есть музыка – без конца.

   Перед нами трагедийное величие судьбы, как будто моцартовское неизбывное прикосновение памяти. Так же неизбывно и музыка пронизывает глубины бытия. «Так неизбывен сам человек и так неизбывен Христос, Смертью поправший на Кресте смерть», – есть потрясающие строки торжества жизни над смертью и у русского писателя В. Курбатова.

    Эта внутренняя сторона бытия неотступно волнует Е. Полянскую.  Всё более веско пишет она, тяжелее, пронзительнее с годами. Жизнь как таковая, жизнь во всём многообразии и во всех проявлениях, как бесконечное движение, говорит в её поэзии на разных голосах космоса. Метафорические и метафизические контексты, что разрешаются в зримой и пластически совершенной картине, прочитываются в таинственном произведении «Велосипедист», поражающем очень сильным внутренним образом, который и создаёт содержательную форму стиха и, собственно, само стихотворение. Странная история неоднократно повторяющегося пересечения с велосипедистом, когда «каждый раз на встречу ехал, нет, / Не ехал, а летел – велосипед. <…> Но каждый раз как будто тормозил, / Сравнявшись на мгновение со мной… / И, вздрагивая зябнущей спиной, / Я каждый раз – который раз подряд – / Его дождавшись, отводила взгляд». Абстрактный образ, разрезающий пространство на части, вселяющий почти мистический ужас и отчаяние в человека, внезапно застигнутого на его размеренном, повседневном пути. Всепронизывающий взгляд художника рисует мир, сжатый в точку. Сложный и запутанный лабиринт сознания, парадоксальная структура – сказал бы математик и философ Блез Паскаль. Но спустя какое-то время, велосипедист появляется вновь, окончательно нарушая покой и равновесие, чтобы по законам энтропии превратить всё в хаос: «Он словно бы из-под земли возник. / И в горле у меня свернулся крик. / И с хохотом он на меня взглянул, / Как будто бы меня перечеркнул. <…> И вокруг / Всё хохотало, обращаясь в прах… <…> А хохот наступал со всех сторон, / И, постепенно превращаясь в звон, / Вдруг резко оборвался. / Тишина / Меня на миг накрыла, как волна. / И жизнь моя косою расплелась, / Я умерла – и снова родилась, / Состарившись на много тысяч лет… / Я с детства не люблю велосипед». Последняя строка замыкает круг этого невероятного действа, поскольку и начинаются стихи со строки аналогичной: «Я с детства не люблю велосипед». Внезапные параллели возникают, ведя и к гениальным стихам П. Когана «Гроза», написанным им в 1936 году, ровно за шесть лет до гибели, в 1942 под Новороссийском: «Косым, стремительным углом / И ветром, режущим глаза, / Переломившейся ветлой / На землю падала гроза». Природа и человек, пережив стихию, возвращаются вновь к привычному существованию: «И снова тишь. / И снова мир. / Как равнодушье, как овал. / Я с детства не любил овал! / Я с детства угол рисовал!» Всё же есть вещи на свете, которые нарушают наш устоявшийся мир, вероятно, зачем-то они необходимы, заставляя либо принимать их, либо отрицать?! Е. Полянская продемонстрировала способность вывернуть человека наизнанку, приблизиться к реальному веществу жизни, рискнуть, заглянув за грань неведомого, чтобы потом вернуться и жить дальше. 

   В этом таинственном ключе она пытается интерпретировать и тему творчества, его извечной загадки, накладывающей свой отпечаток значимости на жизнь и судьбу художника. «Забыть поэта и заняться делом. / Поскольку он – никчемный человек / С душой нелепой и неловким телом / Он весь – некстати, словно майский снег», – как же это похоже на нашу рациональную действительность, равнодушную к стихам, когда поэт сегодня известен лишь «в узких кругах». «И, всё же за неведомым пределом / Была его оправдана стезя», – провидчески скажет Е. Полянская, зная истинную цену Слову, несмотря даже на состояние внутреннего одиночества, присущее творческой личности. Или ещё исповедальные строки: «Дудочкой хрупкой сыграет любой… / Вот же мы, Господи, – перед Тобой», – где явственно проступает внутренняя обнажённость, незащищённость поэта, ответственного за каждое изречённое им слово. Блок говорил о трагической роли поэта, обращаясь к неизменной традиции катарсизма. Некоторые стихи и Е. Полянской становятся молитвенным словом, очищающим и возвышающим человеческие души:

В час, когда сердце захлёстывает суета, / Требуя покориться и ей служить,

Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста, / Чтобы мне перед Словом не согрешить.

   Впрочем, диапазон автора так неординарен, что порой и мимолётный разговор, вплетённый в обыденную, бытовую жизнь может стать стихотворением, скажем, таким неповторимым, как «Хроника одного вечера». Лёгкая ироничность и весомая конкретика мысли в текстах поэта всегда соседствуют рядом. Нелепейшая жизненная ситуация, когда «стих подпирал», а уединиться было негде, приобретает и в литературной ситуации некий постмодернистский характер, когда допустимы варианты творческой свободы: уровень сниженной лексики и произвольные разговорные диалоги. В результате бесконечных перипетий в предельно откровенной исповеди её лирической героини мы слышим не только предопределение, предощущение собственной судьбы, но и постигаем неизменную суть творчества как такового: «Ведь если я могу не быть поэтом, / То кем угодно я могу не быть», –  подтверждающую наивысший поэтический полёт мысли, где воистину поэзия равносильна магии.

  Стоит заметить, что в стихах Е. Полянской собственная жизнь, частная, расширяется до пределов вселенских, когда необходимо обрести бессмертие – но не индивидуальное – личное, эгоистическое, а подлинно родовое и народное. Сквозная тема в творчестве автора – вечность, образ условного времени. И весь парадокс, что в её стихах нет времени – они тоже из категории вечного. «…стихи Екатерины Полянской в себе неуверенны и одновременно с этим верны себе — почти как путники, которые, несмотря на то, что жизненные силы на исходе, продолжают свое бесцельное движение, остаются преданными непонятно для чего и зачем когда-то выбранному пути, стремлению — в никуда, поскольку «никуда» — это и есть их неясная нам вечность...» – пишет поэт, драматург и театральный деятель Дмитрий Артис, считая и процесс чтения – моментом вечности для стихов. Вероятно, лишь молча сидя у фортепиано, и можно услышать, «как между двух аккордов / Падает жизнь, замирая эхом, / Как тишина поглощает время, / И еле слышно вздыхает вечность». Некий глубинный код, который ткётся из словесной фактуры стиха, из его предсловесного уровня, закодированного самой вечностью, во многом напоминает в стихах Е. Полянской «магический реализм» Г. Г. Маркеса:

Наши победы немного значат, / Даже если дорого стоят,

Выжить, прославиться – всё пустое. / Лишь в поражении – шанс.

«Месяц светит, котёнок плачет», / Вечность падает вглубь мгновенья,

Ветер никак не стихает, и тени / Отплясывают брейк-данс.

   Поэт всегда готовится к вечности. Неслучайно первое стихотворение в книге «Метроном» о хрупких и прекрасных бабочках, без коих просто пуст и невыносимо скучен мир, завершается обращением к вечному, «потому, что когда не станет «своих» и «чужих», / И сквозь горький стыд и недоуменье / Мы возвратимся, то снова увидим их. / И разглядим вечность внутри мгновенья…» И предпоследнее произведение сборника, не перестаёт удивлять строками, уже, безусловно, ставшими в творчестве Е. Полянской знаковым символом времени, запоминающимся, когда реально никто не знает, что же остаётся ему в этом мире. Что можно разглядеть, «если отплыл перрон»? В вопросе поэта содержится и единственно верный ответ:

Что остаётся? – встречные поезда, / Дым, силуэты, выхваченные из тени.

Кажется – всё. Нет, что-то ещё… Ах, да! – / Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.

   Образ времени олицетворяет и метроном, исходя из названия книги, не трудно догадаться, что он является её лейтмотивом, достаточно часто появляясь в пространстве текста, чёткий и мерный звук которого создаёт и ритмический рисунок стиха – как свидетельство некоего замкнутого, завершённого мира, способного вобрать в себя целую пропасть времени, а значит и частицу вечности. Е. Полянская объясняет эту тесную связь сопричастности времени, отсчитываемую метроном, и её спокойный язык, ясная мысль, лишённая зауми, давно не нуждаются в каком-то особом красивом оформлении.

Выйдя из магазина / на углу двух заледенелых улочек,

услышала стук метронома.

…………………..

Отчего же тогда / сердце забилось так гулко?

Отчего мир на доли секунды / стал чёрно-белым…

…………………….

Неужели у всех ленинградцев / в бездонных глубинах

генетической памяти / неумолчно стучит метроном?

   В блокадном Ленинграде, когда радио не работало, в эфире стучал метроном: быстрый темп возвещал тревогу, медленный – отбой. И по-прежнему в этом невыразимо грустном городе, городе строгой архитектурной выдержанности, жизнь перетекает «в поспешные шаги и метронома / Размеренно-неумолимый счёт». А где-то, совсем рядом, за соседней стеной в текучем времени бытия монотонно стучит «водяной метроном», и «жизнь тяжёлою каплей на кухонном кране зависла, / и не может упасть, притяженью земному назло», – так глубоко и вместе с тем просто сказано о сложных чувствах, неуловимых процессах жизни, тонких движениях человеческой души, где художественная плоть стиха соединяет контрасты и непримиримые противоречия.  

   Между тем её стихи настолько органичны, что являются и продолжением этой жизни, и самой жизнью – непосредственным эмоциональным ощущением, конкретно-чувственным, всепоглощающим. При всех тревожных предчувствиях у героев Е. Полянской нет обречённости: «Стук метронома, взвинченные нервы, / Брандмауэра тёмный монолит – / Который час – последний или первый / По грубым кружкам вечности разлит? // Который – разошедшийся кругами?.. / Но подворотня давится шагами, / Невнятно матерится инвалид, / И Млечный Путь над крышами пылит», – что вопреки всему внушает, пусть слабую, но надежду, и не даёт погаснуть остаткам оптимизма.  

   В творчестве необходимо спокойное состояние – это цветаевское «равновесие бездн и вершин». Как говорил Лотман: «…Гармония всегда – создание человеческого гения». И Е. Полянская заполняет момент пробела пустоты, ищет точку опоры и в жизни, и в поэзии даже тогда, когда «за ослепшим окном / Отрешённо и глухо стучит метроном», когда мир «разъят», когда входит в тебя «ритм Вселенной», и ты чувствуешь собственным нутром, что «всё равно не укрыться за хрупким щитом». За внешней текучестью нам хочется разглядеть твёрдые основания: «Пой осанну шершавым от ужаса ртом! / И над бездной молчанья на миг удержись, / Отражая собой беспощадную высь». Острота и стройность авторской мысли разрезают пространство времени, подобно «маятнику мгновенья», устанавливающему равновесие сил, ведь у него тоже свой мерный счёт, своя гармоническая логика. Но по законам творчества логика поэзии побеждает логику рассудочного построения и вообще любую логику смыслового анализа.

   Стихи Екатерины Полянской принадлежат вневременным категориям: в непрерывном развитии художественной и философской мысли они выводят за пределы земного бытия, туда, где нет обозримых границ, нет разделения. Герои Екатерины Полянской ищут полной истины о мире и эпохе, терпящие поражение, тяжело прощаются с собственными иллюзиями, но находящие в себе силы подниматься и снова идти вперёд, они никогда не теряют веры в жизнь и в человека. А это, определённо, уже чего-то стоит:

                                         То, что я есть – меня заставляет быть,

                             И тут изменить уже ничего невозможно.