Л.Н. ПАНИНА

ПОЛЫННЫЙ ХМЕЛЬ

(Фрагменты)

МОСКВА

Сколько написано о войне, о детях военной поры. Кажется, что сказать уже что-то новое невозможно. И вот перед вами повесть Лидии Паниной, «Полынный хмель» первая ее книга, написанная, наверное, неожиданно для самого автора.

Лидия Николаевна – педагог по призванию, по велению души, в прежние времена на Руси таких называли – «детский праздник». И вот эта праздничность, оптимистическое восприятие жизни вдруг неожиданно проявилось в такой трагической, казалось бы, теме, как «Война и дети».

Автору удалось передать весь ужас войны и страданий глазами ребенка, у которого при всем том, есть спасительное свойство детства – «видеть и не видеть», для которого горе не может вполне затмить радость открывания мира.

В повести Лидии Паниной, безусловно, виден талант, который проявился в умении передать свое детское восприятие и одновременно свою нынешнюю оценку пережитого.

Это небольшое прозаическое произведение полно внутренней поэтичности, простой ясный стиль без современных изысков трогает своей непосредственностью и достоверностью.

Чувство живой любви к Родине, к людям, вечной надежды на лучшее для России делают эту повесть по-настоящему интересной.

Ольга Ривкина.

Война шагнула в детство

Была середина лета 1943 года. Началось знаменитое танковое сражение, которое вошло в историю как битва на Курской дуге. Поселок Прохоровка, где проходили эти события Второй мировой войны, находился в нескольких километрах от станции Ржава. Силы добра и зла в смертельной схватке добывали победу. Там был ад. Его эхо доходило до нас. Самое страшное, что только могло случиться с нами, случилось. Немецкие самолеты уже бомбили нашу станцию. Полностью разрушен вокзал. Один за другим превращаются в груды обломков дома. Много убитых и раненых. Осколком снаряда в колено ранена моя мама.

Люди в панике покидали родную землю, оставляли дома и нажитое добро. Забирали детей и уходили кто куда, спасали самое дорогое, что есть у человека – честь и жизнь. Моя бабушка тоже покидала родной угол. Возле станции она нашла небольшую тележку, осторожно уложила на нее раненую маму, сунула ей в одну руку грудного братика, в другую меня. Крепко привязала нас веревкой к тележке, впряглась в нее и вывезла из этого ада.

Деревня, в которой мы оказались, располагалась в двух часах ходьбы от железной дороги, проходящей через нашу станцию. Называлась она – Пристенное. Здесь была тишина. На пригорке, где раскинулся бывший барский яблоневый сад, стоял маленький домик. Он так мал и так не похож на другие дома, что кроме как «избушкой» его никак назвать нельзя. Домик сделан руками сторожа этого сада, который сейчас на фронте. В нем мы и расположились. Наша избушка с единственным узким окошком, куда едва проникает свет, сплетена из хвороста, замазана глиной и побелена мелом. Ее тонкие стены приютили нас.

Первая река моего детства

Деревня состоит из нескольких домиков, далеко разбросанных друг от друга. Зеленые сады и огороды по наклонной линии спускаются вниз. А там внизу река – первая река моего детства. Она тихонько и плавно течет, вызывая в душе безотчетную радость жизни. Свидания с этой блестящей красавицей очень редки. Они возможны только в случае успешного побега из избушки, где я сижу в отсутствие бабушки под замком. Но плетеная дверь податлива, а река зовет меня. Я отчетливо слышу этот зов и сбегаю. Сливаюсь с рекой, стою по колено в воде и смотрю на ее текущие воды. Они сверкают на солнце и завораживают. Меня нет, есть одна природа: река и я. Мы едины. Это первый миг моего сознания, счастливый миг, озаренный солнцем. И как это здорово – войти в мир с чувством светлой радости жизни. Но эта первая радость так коротка! Строгий окрик бабушки заставляет почувствовать опасность. Кругом идет война. И хотя немцев наша деревенька пока не интересует, тень войны приближается и смертельным холодом окутывает нас.

Немцы

Память навсегда сохранит непонятную для детского сознания картину...

В нашу избушку заходят двое. Это немцы. Оба с автоматами, которые нацелены на нас. Они пришли оттуда – с поля сражения. Один что-то кричит на непонятном языке и начинает рыться в вещах. Он ищет хлеб. Быстро находит его. Хлеб лежит в тазу под кроватью, накрыт чистым вышитым рушником. Прежде чем испечь его, бабушка с большим трудом достала муку. Она-то знает ему цену!

И когда фашист пытается забрать хлеб, то в доме начинается крик и плач. Та молодая женщина, которая все время лежит, вдруг, приподнявшись на кровати, вырывает у немца буханку. Обнимает ее обеими руками и, как будто что-то живое и бесконечно дорогое, прижимает к сердцу. Бабушка голосит, слезы горячим потоком умывают лицо.

Фашист звереет, наставляет автомат на женщину, зажавшую мертвой хваткой хлеб, готовую умереть, но не отдать.

Когда немец уже готов выпустить очередь из автомата, второй хватает его за плечо, показывает в нашу сторону, говорит: «Киндер, киндер...» Он буквально оттаскивает разъяренного немца от нас. Я и сейчас слышу этот звоном стоящий плач и крик ужаса двух женщин и маленьких детей.

Но судьба берет нас под защиту. Бабушка всегда вспоминала немца, который не стал стрелять в женщин и детей, оттащил фашиста-зверя. Она говорила: «Среди всякого народа есть уроды, но есть и хорошие люди, это те, кто воюет не по своей воле, которым приказал воевать проклятый Гитлер».

Мама! Это моя мама все время лежит на узкой железной кровати. Мое детское сознание еще не понимает степень родства. Образ мамы и бабушки пока сливаются для меня в один. Однажды бабушка расскажет мне о том, что произошло с нами... Перед тем, как нам приехать сюда, немцы со страшной силой стали бомбить близлежащие районы между Курском и Белгородом. Вот тогда осколком снаряда была ранена в ногу моя мама. Мамочка не могла встать, врачей не было. Вокруг был немец. Она лежала прикованная к постели с осколком в колене. Но даже в таком положении она не испугалась немцев и не отдала хлеб, ведь у нее были мы – двое малюток, и нас надо было кормить. Хлеб в войну был дороже золота.

Мать! Какое недосягаемое слово по высоте подвига во имя детей. Смерть не была страшна ей. И какая должна быть решимость в ее глазах, которая тогда остановила фашистов. Мамочка! Я низко склоняю голову перед твоим мужеством и любовью к нам. И в твоем образе склоняю ее перед всеми матерями, спасшими детей в страшном огне войны.

После этого случая жители деревни жили в страхе, боялись, что немцы опять придут. Но больше они не пришли, так как через некоторое время наши войска прогонят их с родного края и освободят весь Пристенский район, где находится и наша станция Ржава. Дорогой ценой достанется освобождение небольшого района – 4885 наших солдат отдали за него свои жизни. Но война на этом не закончится, победа еще далеко.

Оставшаяся часть лета пробегает быстро, и вот уже холодные осенние ветры и дожди срывают последние листья в яблоневом саду. Впереди беспросветная, безрадостная, холодная и голодная еще одна военная зима.

Жить в нашей избушке было бы совсем невозможно, но умный сторож-садовник выложил посредине ее русскую печь. И это было спасением от трескучих морозов в те холодные зимы.

...

Весна нашей Победы

Пришла весна 1945 года – весна нашей Великой Победы. Помню, как плакали, радостно обнимали друг друга все жители деревни. Дома, словно ульи, загудели, вокруг стало шумно, отовсюду неслись радостные песни. Бабушка тоже торжествовала победу, говоря: «Слава Богу. Дождались. Победили, радость какая». Теплые слова лились из ее уст о тех, кто не дожил до этого дня. Она никогда не забывала солдат, которые отдали за Родину свои жизни и всегда молилась об их душах. Люди, которые так же, как и мы, временно спасаясь от немцев жили в этой деревне, постепенно уезжали в свои родные края. Мы с бабушкой оставались здесь и вместе с немногочисленными деревенскими жителями радовались общей радостью – Великой Победе нашего народа над фашистской Германией. Я помню, как в одном из деревенских домов, который находился на берегу речки, накрыли большой стол и пригласили всех жителей деревни. Пиршество было до утра, все пели, плясали, плакали, смеялись, отмечали великий праздник. Мою первую в жизни подружку звали Ниной, и появилась она у меня здесь на этом празднике. Да она и не могла не появиться. Объединенные общим ликованием мы, до конца не понимая что происходит, носились из одного угла в другой, смеялись, старались перекричать взрослых так, что сорвали голоса. Потом несколько дней не могли ни с кем разговаривать, но зато подружились. Я очень привязалась к Нине, с ее дружбой жизнь в деревне стала для меня интересней. И когда буду уезжать из деревни, буду плакать, расставаясь с ней, как будто понимая, что никогда в жизни больше ее не увижу.

Школа

Пришел и быстро начался первый мирный 1946 год. Вот уже осень. По деревне ходит учитель и записывает детей в школу. Все дети должны учиться. Возраст разный: от шести до десяти лет. По всей деревне человек пятнадцать. Меня в школу не берут, мне еще только в ноябре исполнится пять лет. Бабушка, не подозревая о моей душевной обиде, ушла на речку. Там она собирает сухой хворост для зимы. Она каждый раз приносит по большой охапке, которую связывает и аккуратно складывает в сенях, Маруська страшно довольна. Потихоньку, спокойно она грызет этот хворост.

Мне тоже нравится запах сухих прутьев – душистый, обволакивающий запах леса и речки, но сейчас мне нет дела ни до козы Маруськи, ни до чистых сухих прутьев.

Есть только одно чувство, заполнившее все мое существо – обида. «Как же так, все идут в школу, а я нет?» И бабушка ушла, закрыла дверь на замок. «Что же делать?» Детское беспокойство наталкивает на мысль: надо немедленно идти в школу. Но в чем? На мне старая и почти рваная одежда. Быстро из-под кровати достаю чемодан, нахожу в нем какие-то детские вещи, примеряю, разглаживаю руками на себе мятые складки. Счастливая, «нарядная», протискиваюсь через легко поддающуюся дверь. И вот уже мчусь в школу. Школа! Ура! Да здравствует школа!

Бегу по узкой сухой тропинке, ведущей меня к школе. Она стоит на невысокой горке. Собственно, это не школа, а бывшая церковь, в ней сделали школу, Лик ее непонятен и тревожит детскую душу.

Я свободна, бег мой легок и радостен. «Но, Боже, что такое?» За мной устремляются все бродившие по деревне собаки. Страх удесятеряет мои силы. Я уже не бегу – лечу, и каким-то чудом обгоняю собак, оставляя их позади себя. Я подбегаю к школе. Ох... – эти большие тяжелые двери с огромными медными ручками! Тянусь к ним, но не тут-то было. Громко рыдаю. Там за дверьми кто-то услышал меня и двери открываются.

Никого не видя мчусь дальше. Передо мной снова двери, но уже поменьше. За ними слышны детские голоса. Немедля открываю их и оказываюсь в классе. Дети сидят за партами, у доски и стола стоят взрослые. «Кто они?» – думаю я.

Но для меня сейчас это тоже неважно, главное – туда, к ним, к ребятам. Я должна сидеть за такой же партой. Быстро проскакиваю под ногами у взрослых и вот уже сижу за последней партой, сложа руки. Я настолько маленькая, что меня совсем не видно.

Директор и учитель, а это были они, смотрят друг на друга и ничего не понимают. «Это еще что такое, кто это?» «Да это девочка, которую не взяли в школу, потому что она еще маленькая. Она сама прибежала. Мы в окно видели, как она бежала, а собаки за ней. Вот и разревелась.» – объясняют ребята. «Ну точно, как Филиппок», – говорит учитель. Все смеются. «Девочка, ты зачем пришла сюда?» – спрашивает учитель.

«Учиться!» – замирая от страха, продолжая еще всхлипывать, тихо говорю я. Учитель объясняет директору: «Она одна осталась в деревне, все дети ушли сюда». «Ну раз пришла, пусть учится,» – говорит, улыбаясь, директор. Так в свои неполные пять лет я стала ученицей первого класса. С тех пор меня прозвали «Филиппок» – что мне страшно не нравилось, потому что, когда учитель прочитал нам этот рассказ Л. Н. Толстого и показал картинку, то я увидела мальчика в длинном отцовском тулупе и шапке, мне было обидно, ведь я же «нарядилась» в школу и никто этого не заметил.

Итак, каждое утро пахнущая осенью трава по обеим сторонам тропинки, да лай собак провожали меня в мою Школу – Храм.

Первую учительницу звали как-то загадочно – Мария Терентьевна. Смутно помню ее образ, он расплылся в сознании, как и первые дни и месяцы учебы. Пишем на каких-то клочках. В один из дней нам, наконец, дают по листочку чистой бумаги, и мы получаем первые оценки.

Еще не знаю, что поставила мне учительница красным карандашом, но схватив листок бегу к моей бабушке показать оценку. Кручу лист и так и сяк: «Ну что там, бабушка, что поставила мне учительница?» И моя неграмотная бабушка со счастливыми глазами, полными слез, много раз, как и я, повертев листок, говорит: «Диточка, пятерка!»

Я прыгаю от восторга и кричу: «Пятерка! Я получила пятерку!» Но мне больше некому сказать об этом...Маму я не помню, она все еще в госпитале. А папа, где он? Этого никто не знает. Нам пришло письмо, что он без вести пропавший. Бабушка прижимает меня к себе, нежно гладит по головке и приговаривает: «Диточка ты моя, что с нами будет впереди, один только Бог знает». И мы обе плачем вслух и навзрыд.

Каждый день после школы дети идут по домам. Там их ждут мамы и бабушки. Иногда я захожу к ним и мне почему-то хочется побольше посидеть у них. Не потому ли, что я стала чаще заглядываться на их мам, бабушки меня не интересуют в эти моменты, у меня есть дома своя. А вот мамы...

Они все молодые, сильные. Я вижу их обыкновенно грустными и молчаливыми. И хотя особого внимания они на меня не обращают и не оделяют ласками, но относятся к моему присутствию спокойно, а иногда даже с интересом о чем-нибудь спрашивают. Тогда я очень стараюсь отвечать на их вопросы, душа моя прыгает от непонятного восторга. Видимо, мне очень нравится их внимание ко мне. Мне не хватает материнской ласки, общения со взрослыми. Все бабушка, да бабушка, да коза Маруська. Наконец назревает самый главный вопрос...

Главный вопрос

«Бабушка, а где моя мама? Ведь у меня есть мама? – всхлипывая, спрашиваю я. – Почему она не с нами? Где моя мама? Мама! Мамочка! Я хочу к тебе! Бабушка, ты обманываешь меня! Что, разве нет у меня мамы?» – разрыдавшись кричу я. «Да есть, есть у тебя мама, успокойся, диточка!» – говорит мне бабушка, нежно обнимая меня. Скоро она приедет и все будет хорошо, успокойся, моя родная». Но еще долго, уткнувшись носом в плечо бабушки, я буду всхлипывать. Об отце я ничего не спрашиваю, так как в деревне ни у кого нет отцов, кто погиб, а кто еще не вернулся с войны.

Все чаще и чаще спрашивала я бабушку о маме. «Если у меня есть мама, то почему она так долго не приезжает?» Каждый раз она просит меня подождать и каждый раз я, с грустью думая о своей маме, долго не могу уснуть.

Но, Великий Боже – Счастье уже стояло у моего грустного порога детства. И это, действительно, было самое большое счастье моей жизни. А случилось вот что...

Как-то весенним, солнечным днем бабушка завернула в чистую тряпочку, крашенные яйца и сказала: «Мы идем на могилу к братику». Оглядев нашу одежду, она промолвила: «Совсем обносились, не одежда, а рванье одно.» «Может быть поэтому ко мне не приходят ребята,» – тут же подумала я.

Мы пришли на кладбище. Бабушка развязала узелок, положила его содержимое на могилку, перекрестилась и тихим шепотом стала читать молитву, известную только ей и Богу. Опустив голову, повязанную платочком, она стояла молчаливая, наполненная какой-то невысказанной болью. Так мы стояли, думая каждый о своем.

Приезд мамы

Вдруг наш слух привлек какой-то грохот. Подняв головы, мы увидели, что по направлению к нам свернула телега. Весеннее солнце растопило снег, но земля еще была сырая, кое-где стояли лужи. Проехать в деревню можно было только на телеге. Лошадь осмотрительно ставила свои изящные ноги в сырые колдобины, которые здесь были на каждом шагу. Телега, соответственно лошадиным движениям, то опускалась вниз, то поднималась, то наклонялась, но все-таки удерживалась в горизонтальном положении. Вожжи держал незнакомый мужчина. На телеге сидела молодая женщина. Они подъехали к нам. Лошадь остановилась, любопытно оглядывая все вокруг, раздувая ноздри и принюхиваясь. Мы тоже, охваченные любопытством, бездыханно замерли, глядя на эту картину. Бабушка заволновалась.

В это время мужчина легко спрыгнул на землю и помог слезть с телеги сидевшей в ней женщине. Женщина с удивительной осторожностью встала возле телеги, накинула на себя легкий плащ, закрывший плечи и руки, затем взяла под руку мужчину и медленно вместе с ним перешла на ровное место.

Бабушка, увидев что-то, метнулась вперед. Вдруг она замерла как вкопанная, не двигаясь с места, внимательно наблюдая за этой парой. Молодая женщина, которая держала мужчину под руку, сделала несколько неуверенных шагов, освободила руку и что-то поправила под плащом. Наконец, твердо и уверенно остановившись, тихо сказала: «Мамочка! Доченька!...»

В это время плащ упал с ее плеч, и мы увидели, что под рукой был костыль. Женщина стояла на одной ноге. «Да что же это?» – только и успела сказать бабушка. Она взметнула руки, протянула их вперед и рухнула на землю. «Бабушка, бабушка!» – в ужасе закричала я, ничего не понимая. Но бабушка уже открывала глаза, словно испугавшись моего крика. С помощью мужчины она медленно вставала. Платок с ее головы валялся на земле, а волосы стали седыми.

Седые волосы так не шли к ней, ее лицо стало мне незнакомым. Я отшатнулась, но уже в следующее мгновенье бросилась к ней, испуганно целовала ее, гладила волосы и причитала: «Бабушка, что с тобой? Где твои черные волосы?» Но бабушка ничего не слышала. Отстранив меня, она уже обнимала женщину на костыле, и они, вытирая друг другу слезы, что-то говорили и говорили, бесконечно перебивая и целуя друг друга. Так приехала из госпиталя моя мама. Мама! Может быть тогда, в ту минуту я на всю жизнь поняла простую истину: «Нет на земле счастья у ребенка без матери! Ребенку нужна мать! Это и есть счастье».

Все озарилось вокруг. Моя мама, голубоглазая красавица, привлекла своим приездом всю деревню. Пришли те немногие жители, что жили с нами рядом. С телеги выгрузили мамин чемодан с гостинцами, которые собирал весь госпиталь.

Детство – когда тайны жизни еще не разгаданы, когда даже самое маленькое, незначительное, но новое событие, уже делает ребенка счастливым. А здесь – счастья было так много, оно каким-то волшебным светом осветило все вокруг. Все деревенские ребята прибежали ко мне в первый раз за эти страшные годы. Мы открывали коробки с монпансье, мармеладом, фигурными пряниками. Шоколад в шелестящей упаковке так смешил нас, что радости нашей не было предела. Я не отхожу от мамы ни на одну секунду, все время держу в своей руке ее руку, словно боюсь, что она опять исчезнет. «Так вот что такое мама, – думаю я. – Мама приехала, и все ребята пришли ко мне». Но это еще не все...

Мама достает большую, необыкновенно красивую куклу. Она в шляпе, ее длинные волосы опускаются на плечи. Платье на ней все в кружевах. Она улыбается мне, открывает и закрывает глаза. Я смотрю на нее и не верю. «Неужели она моя?» Я бережно глажу ее длинные волосы, уходя за этими движениями в мир детской мечты.

Все дети разглядывают мою куклу, всем хочется подержать ее. Оказывается, я не жадная от природы и с удовольствием даю всем это сделать.

Судьба благосклонна ко мне, она возвращает мне маму. Теперь всегда мы будем только вместе. Мама продаст драгоценности и на своей родной станции Ржава купит половину дома, куда мы вскоре переедем. Для меня началась новая интересная жизнь, которая может быть у любого ребенка только с матерью.

Гонимая свежим ветром Великой победы, война тяжелыми шагами отошла назад, туда, откуда вошла в детство моего поколения. Мои сверстники были спасены нашими солдатами, победившими ад войны, и своими много выстрадавшими родителями. Они отстояли Родину, Мир, Счастье. Высоко над нами теперь сияло чистое и мирное небо.

Мир огромный, заманчивый и таинственный простирался перед нами. Мое поколение, озаренное лучами победы, вступало в него смело, радостно и доверчиво.

Каждый день я молю Господа Бога о том, чтобы мои любимые мамочка и бабушка были в раю.

...

Всеобщая радость

Звенящее лето 1947 года на всю жизнь оставило в памяти светлое чувство всеобщей радости. Послевоенное ликование не уменьшалось. Оно увеличивалось. Всеобщая радость словно материализовалась и поселилась среди людей в каждом доме. Уже второй год люди не могли поверить, что пришел мир, пришла победа. Земля расцветала от любви человеческой. Наконец-то люди могли уделить ей столько внимания, сколько было нужно. Разгребались завалы, освобождались площадки под строительство целых улиц. Для домов привозились из ближних лесов срубленные деревья. Их тут же обтесывали, стругали, собирали срубы, не успевали оглядеться, как вырастали дома...

Словно стаи воробьев летали мы возле каждого сруба. После ухода строителей, под пахнущими бревнами занимали позиции и стреляли по фашистам. Запах свежих бревен, мягкая стружка, обтесанные круглые палки-ружья, все это приводило в восторг и делало игру необыкновенно интересной. Нас не могли дозваться ни к обеду, ни к ужину. Поздним вечером, ремнем загоняли домой. Родители объясняли, что война закончилась, не надо больше напоминать о ней, но все было напрасно. Мы продолжали в своих играх громить фашистов и гнать их с нашей земли. Выполняя команду «на животе», ползли по душистой траве к назначенной цели или зарывались, прячась от немцев, в соломенном стогу, привезенном на стройку для крыши дома, так как после войны крыши еще крыли соломой. Мы первыми принимали каждый новый дом. Помню ту удивительную атмосферу, сплетенную из невидимых солнечных нитей, аромата смолы, запаха краски и свежевымытого пола, заполняющую пустоту каждого нового дома.

Огромные, наполненные водой ямы-воронки тоже привлекали нас. Вода в них была чистая, отстоявшаяся. Мы часами, на цыпочках могли сидеть вокруг них и смотреть на воду как в зеркало. Ямы образовались от взрыва снаряда. Зимой их засыпал снег, весной таял, заполняя до краев талой водой. Мальчики мыли в ледяной воде «пулеметы», девочки стирали и сушили «бинты» для раненых, перевязывали раны. Ночами мы продолжали воевать в своих снах, вскакивали, кричали, чем пугали родителей.

Ох, эти игры, овеянные мужеством взрослых, но с мирным запахом смолы деревьев, созидательного стука молотков, равномерным жужжанием пил, какой светлой радостью наполняли они наше детство и как навечно впечатались в детские сердца.

В них сливался воедино стук сердец, созидающих новую жизнь. Эти игры принесла нам победа. Мы чувствовали себя хозяевами на земле, были независимы и свободны.